Дэниел подавил непроизвольный вздох. Он изо всех сил боролся со страхом, но победил с большим трудом лишь потому, что прижался спиной к окну.

С одной стороны, Бран казался молодым человеком – не старше тридцати, но с другой стороны, он выглядел древним. Потухшие глаза с тяжелыми веками, подчеркнутые темными тенями. Губы потрескались, щеки впали. У него не было морщин или складок, которые появляются с возрастом, но пепельно-серая кожа казалась тонкой, как бумага, и была полностью покрыта черными прожилками. Создавалось впечатление, что его кожа потрескалась, как пергамент.

Губы подергивались в мрачной улыбке.

– Ну и как? Совсем не рухлядь пока, да?

– Я… нет… да… – Дэниел прикусил язык, чтобы не выдать какую-нибудь глупость.

Он не мог перестать пялиться, хотя знал, что это невежливо. Ему потребовалось какое-то время, чтобы собрать в кучу разбежавшиеся мысли.

– Вы сказали, что Элиза Мирикс была похоронена ее единственным выжившим родственником. Это были вы, да?

Голова собеседника склонилась в изящном кивке, и волосы Брана взметнулись вверх будто невесомые, как и у Аннализы.

– Верно. Вы интересовались историей моей семьи, и мне кажется, пришло время поведать ее вам. Элиза Мирикс была моей матерью, как бы я ни сожалел об этом. Я плохо ее знал. Когда мне было восемь, она отправила меня в школу-интернат и никогда не забирала домой на каникулы. Более десяти лет меня переводили из учреждения в учреждение – в основном, по прихоти моей матери, которая вдруг решала, что то или иное заведение нечестиво и развращает мой разум. Я и видел-то ее только дважды в подростковом возрасте.

Бран отошел от стола и снова начал ходить по комнате. Дэниелу показалось, что такое его поведение было чем-то вроде навязчивой привычки.

– Когда, в возрасте двадцати лет, я закончил образование и вернулся домой, меня встревожило, что Аннализа, моя младшая сестра, больше не жила в доме. Я спросил мать, что с ней случилось. Но она сказала, что у меня никогда не было младшей сестры.

Он засмеялся, и в его горле хрипло заклокотало.

– Я обыскал весь особняк в поисках доказательств того, что здесь жила Аннализа. Мне исполнилось восемь, когда я в последний раз видел ее, но я не мог поверить, что она была плодом моего воображения. Но моя мать скрупулезно вычеркнула все следы ее жизни. Она убрала все ее портреты, оставив только рамки. Ее спальню превратили в прачечную. Она не просто убила ее, она полностью и абсолютно уничтожила все, что могло напомнить о ней.

Дэниел не мог заставить себя отойти от окна. Солнечный свет был бледным, едва пробиваясь сквозь вековую корку грязи, прилипшей к стеклу, но здесь ему казалось безопасней. Свет защищал его от теней, которые, казалось, прорастали из Брана, словно десятки шевелящихся паучьих лап. Чем больше злился Бран, тем темнее и длиннее становились тени. Некоторые порхали по полу, другие взбирались по стенам, и одна даже осмелилась заползти на каминную решетку. Как только они касались пламени, то начинали умирать, шипя от боли.

– Я искал сестру несколько недель, а когда нашел, это меня ничуть не обрадовало. Ее обугленные кости были сложены в ведро в башне. И на них с высоты взирало то, что все-таки осталось от Аннализы – ее портрет, который Элиза заказала за несколько месяцев до убийства девочки. Он был слишком большим, и она не смогла сжечь его вместе с одеждой и другими вещами. Поэтому Элиза повесила его над костями моей сестры в нашей башне – той части дома, которую она всегда держала запертой.

Он вытянул руки, будто осматривая их на предмет изъянов, затем сжал так сильно, что пальцы затрещали.

– Не буду лгать вам. В тот же день я убил свою мать.

Дэниел удивился, заметив скорбное выражение, мелькнувшее в глазах Брана.

– Как?

– Она была в саду. Она бредила – паранойя и горе свели ее с ума. Но ее безумие не могло служить оправданием, поэтому я не проявил ни грамма милосердия. Я подошел к ней сзади, взял камень и раскроил ей череп, – он вдохнул и медленно выдохнул. – Рядом лежали садовые инструменты. Я выкопал неглубокую могилу рядом с тем местом, где она упала, столкнул туда ее нечестивое тело и похоронил.

– Но она не осталась среди мертвых.

– Нет, – скорбь трансформировалась в горькую улыбку. – Как я сказал во время нашего ужина, вещи и люди, которые здесь умирают, имеют тенденцию задерживаться на этом свете.

Дэниел оторвал взгляд от Брана и уставился на огонь. Злобные тени немного отступили, и пламя восстанавливалось.

– И вы воспользовались солью, чтобы запереть ее в башне. Но она все еще пытается выбраться оттуда, даже двести лет спустя?

– Верно. Она так и не успокоилась. И не знаю, успокоится ли когда-нибудь. Поэтому я решил остаться в поместье и делать все, что в моих силах, чтобы удержать ее в башне. Я использовал не только соль, но и болты, принадлежавшие церкви, в которой она когда-то преклоняла колени. И, кажется, они сработали.

Бран подошел к Дэниелу и посмотрел в сад. Черты его лица заострились от усталости.

– Но вскоре я обнаружил, что я не один в поместье. После того, как я похоронил останки сестры в семейном склепе и вырезал ее имя на двери, я стал замечать ее дух, который бегал по саду ночью. Я сидел и разговаривал с ней часами. Говорить она не может, но находит способы выразить свое мнение.

Дэниел выдавил улыбку, проследив за взглядом Брана в сторону склепа.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Она разбудила меня, чтобы сказать, что Кайл в доме.

– Хм. И направляется к двери башни. – Его потрескавшиеся губы сжались. – Кроме всего прочего, Аннализа боится свою мать. Она наблюдает за башней из сада. А Элиза наблюдает за садом из башни. Даже после смерти они не могут освободиться друг от друга.

Дэниел не хотел пялиться, но обнаружил, что никак не может оторвать взгляд от тонкой, изрезанной морщинами кожи и почти невесомых волос Брана.

– Как вы думаете, вы когда-нибудь умрете? В смысле, как положено?

– Не знаю. Я всегда ожидал этого, но дни превратились в месяцы, месяцы сложились в годы, и однажды я понял, что не помню, когда ел в последний раз. – Он поднял руки: вены на них выделялись еще сильнее, особенно на кончиках пальцев, которые казались почти черными. – Я почти исчез как человек и теперь больше напоминаю тень. Ухаживать за домом и садом становилось все труднее. Однажды вечером я принес поднос с чаем в склеп Аннализы – была у нас такая традиция. Но, когда наступил рассвет, у меня не осталось сил поднять поднос и отнести его в дом. – Бран сжал руки и опустил их. – Пока еще я могу поднять что-то легкое. Ручки, письма. Небольшие цветы. В состоянии стресса у меня проявляется прежняя сила, но гораздо слабее, чем когда-то. Я почти угас. Наверное, в конце концов, я полностью исчезну и с того и с этого света. Но пока я пользуюсь этой формой существования и еще парой других.