Костю я нашел в ужасном настроении. Постаревший за это время на добрые десять лет, похудевший, изможденный, сидел он перед тем же камином, перед которым мы каких-нибудь три недели тому назад обсуждали нараставшие события, полные надежд на лучшее будущее… Теперь же события завершились! Первый акт трагедии императорской семьи кончился… Государь со своей семьей сделался узником в любимом дворце! Я засыпал К. вопросами.

– Ты просишь меня рассказать, как все это произошло? Трудно мне после всего пережитого собраться с мыслями, и ты уж не осуди, если рассказ мой будет не особенно складным! Уже 24 или 25 февраля командир просил нас не покидать Царского, а оставаться дома или находиться в расположении полка. Из Петербурга известия приходили все более и более тревожные… 28-го мы как ни в чем не бывало ужинали в полковом собрании, когда нас по тревоге вызвали ко дворцу. Тревога прошла блестяще, и батальон бегом, в половину меньше назначенного срока, был уже во дворце. Семь рот мирного состава, в среднем по 110–120 человек, согласно инструкции, заняли свои места вокруг дворца, имея около двух сотен конвоя в резерве. Ворота закрыли, и моя рота встала непосредственно за Главными воротами. Так при двадцатиградусном морозе мы простояли до утра! Никто не жаловался. Все знали свой долг. Было неизмеримо тяжело и грустно. Этой ночи я никогда не забуду! Все угрюмо молчали и ждали… а чего ждали, никто не знал; одно было ясно, что вокруг нас происходило что-то небывалое, беспримерное…

Рано утром 1 марта государыня вышла к нам в сопровождении великой княжны Марии Николаевны.

– Здравия желаем, ваше императорское величество! – было нашим ответом на ее приветствие.

Государыня спокойно обошла все роты, разговаривала с солдатами и здоровалась с офицерами. Она поразила всех нас своим хладнокровием и действительно царственным величием. Бледная, как полотно, с впавшими от бессонных ночей глазами, она тихим, спокойным голосом говорила с нами, совершенно не обращая внимания на беспорядочную стрельбу, доносившуюся из города и смешивавшуюся с дикими криками и пьяными воплями солдатских толп, бродивших по соседним улицам.

Государыня, поздоровавшись со мной, сказала:

– Вы знаете, Кологривов, что я получила печальное известие о смерти барона Розеншильд-Паулина… Он, бедный, погиб в одном из последних боев… Мне очень жаль его… Он был такой милый!

Я был опечален этим известием. Розеншильд был моим другом. Он пошел снова на фронт, несмотря на то что был признан инвалидом, потеряв руку в начале войны. Я и стоявшие около меня были поражены такой выдержке, такому невероятному спокойствию государыни!

В такие минуты она еще помнила о посторонних вещах, об офицерах на фронте, вспоминала о бедном Розеншильде…

По личному приказанию государыни шесть рот были сняты с караула и оставлена только дежурная часть. Остальные же солдаты были уведены в обширные подвалы дворца. Императрица пожалела солдат, стоявших всю ночь на морозе! Добрая, хорошая государыня! Она и сейчас не подозревает, что этим своим желанием, желанием разместить солдат у себя в доме, она выдала их преступной агитации со стороны ее же придворной челяди!

Кологривов, видя мое изумление, заметил:

– Что, невероятно?.. Не правда ли?! Но это так! Какие-то посудники, конюхи и другой низший персонал дворца к вечеру того же дня были замечены офицерами в расположении солдат, причем были услышаны разговоры вроде: «Ну, и чего вы тут, как собаки, на соломе валяетесь?! Тоже охота ночами на морозе стоять!» и т. д.

Было приказано подобных типов арестовывать, но дело было уже сделано, и ядовитое семя пропаганды брошено в солдатскую массу, сбитую с толку всем происходившим!

Единственным светлым лучом был приход к нам гвардии капитана Лучанинова с несколькими офицерами. Мы с радостью их приняли во дворец. Солдат же, которых они привели с собой, командир наш побоялся ввести во дворец, сомневаясь в твердости их настроения. Они были размещены в казармах 4-го стрелкового полка и вскоре не избегли общей участи: они были очень быстро деморализованы окружавшими их товарищами.

Днем 1 марта приезжал во дворец великий князь Павел Александрович. Взволнованный, он быстро поднялся по ступенькам собственного подъезда, где стояло несколько офицеров сводного полка и конвоя, и в ответ на наши вопросы, каково положение, что делается в Петрограде, ответил:

– Господа! Одна последняя надежда на вас!..

Тогда только мы поняли весь трагизм положения!.. Последняя надежда на нас! Понимаешь ли ты, что это значило?!

Я отлично понял Костю. Это значило умереть у ног императрицы…

С той же мыслью я сам пробивался во дворец в памятное для меня утро 4 марта. Я посмотрел на Кологривова. Глаза его были полны слез…

– Мы должны были умереть, защищая дворец от толпы!.. – продолжал он дрогнувшим голосом. – Да! Это мы бы и сделали, все – как офицеры, так и солдаты! В этом я глубоко убежден! Сделали бы так, как сделала швейцарская гвардия…[29] Но нам императрица не позволила сложить наши головы у своих ног… Я тебе еще расскажу об этом… А пока что еще сказать тебе?.. Об измене Гвардейского экипажа?.. Это известие едва не убило несчастную императрицу, и без того больную сердцем, измученную переживаниями последних дней!..

Батальон Гвардейского экипажа под командой капитана первого ранга Мясоедова-Иванова за несколько дней до революции действительно пришел в Царское Село и был расквартирован в Екатерининском дворце. Охраны он не нес.

Утром 2 марта к нам в дежурную комнату, где находились почти все свободные от наряда офицеры сводного полка, как бешеный ворвался один из офицеров Гвардейского экипажа и, бледный как полотно, крикнул:

– Все кончено!.. Матросы бросили дворец!..

Мы буквально остолбенели от неожиданности… Придя немного в себя, он рассказал нам, что едва спасся из Екатерининского дворца от собственных матросов, которые хотели взять его с собой. Он бегом, с разгону, перепрыгнул саженную ограду и укрылся от них в расположении Александровского дворца… Выяснилось, что рано утром матросы решили бросить Царское и во что бы то ни стало проехать в Петербург, в Думу, на соединение со своими товарищами, бывшими уже там.

Офицеров же они хотели силой взять с собой. Видимо, у них была связь в Петербурге с батальоном, совершившим поход в Думу под начальством великого князя Кирилла Владимировича.

Бросив на произвол судьбы знамя, а по дороге на вокзал и свои пулеметы, матросы дикой ватагой устремились в Петербург. Измена Гвардейского экипажа произвела на нас впечатление разорвавшейся бомбы! Капитан Мясоедов-Иванов был вне себя. Печальную миссию доложить о случившемся ее величеству взял на себя нашего