свободой. Обыватель боязливо жался к стенам домов и торопливо скрывался в подворотне, дабы не столкнуться с ватагами этого военного сброда. Офицеры ходили сумрачно и озабоченно и старались не видеть того, что делается вокруг. Они были бессильны. Многие из них надели штатское платье.

Улицы, никем не убираемые, представляли собой очаги заразы. Дома до первого этажа заклеены аршинными плакатами всех сортов и цветов разнообразнейшего содержания: тут и пламенные революционные призывы по различным поводам, приказы и объявления новых вершителей судеб, и… заманчивые объявления о вновь открытых ночных кабаках и широковещательные обещания средств специального лечения по усовершенствованной гигиене. Петербург был обуреваем какой-то плакатно-афишной болезнью!

Чтобы дополнить внешний вид революционной столицы, надо упомянуть о бесчисленном количестве красных флагов, болтавшихся почти везде на всех домах. Флаги эти после нескольких дождливо-снежных дней обратились в отвратительные красно-бурого цвета тряпки, которые прекрасно гармонировали с общей мерзостью, творившейся на улицах, и были очень к лицу нарождающейся свободе, воспеваемой на всякие лады бесчисленными, словно грибы на навозе выросшими, газетами демократического направления.

В новых демократических сферах царил полный сумбур и полная неразбериха.

Главным начальником Петербургского округа был назначен небезызвестный генерал Корнилов. Лично для меня это назначение не представлялось чем-либо неожиданным и было вполне понятно. Еще задолго до революции, после того, как имя Корнилова стало известным по его побегу из австрийского плена, мой покойный отчим и другие, говоря о Корнилове, отзывались о нем как о безупречно честном человеке, который всюду, где только мог, подчеркивал свое крестьянское происхождение, а в своих политических суждениях был не только либералом, но даже красным и якобы своих республиканских убеждений и не скрывал. После побега из плена и возвращения в Россию он был назначен командиром 25-го армейского корпуса (до пленения он был начальником дивизии). На этой должности его и застала революция. Сведущие люди мне говорили, что своим назначением Корнилов был обижен, так как ему лично корпусного командира было мало. Об этом обстоятельстве осторожно прошлась наша пресса:

– Вот-де, народного героя обидели!

Словом, Корнилов счел себя обиженным, и в первую голову, конечно, на государя… Теперь его честолюбие было удовлетворено!

Одним из первых шагов Корнилова было награждение унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова Георгиевским крестом во время парада, на котором кое-как маршировали насилу собранные войска Петроградского гарнизона, с последовавшим митингом с красными тряпками и прочими революционными аксессуарами… Как сам Корнилов, так и его свита были украшены огромными красными бантами.

За что же был награжден Кирпичников?

У меня с трудом поднимается рука, чтобы написать эти слова: «За убийство своего командира!»

Этот мерзавец взбунтовал батальон, убил собственного батальонного командира и через его труп вывел окончательно деморализованное этим поступком солдатское стадо на улицу, где присоединился к бастовавшим и бесчинствующим рабочим! И за этот «подвиг», за это преступление, генерал Корнилов украсил грудь этого жалкого ублюдка Георгиевским крестом, то есть орденом чести и храбрости, орденом, который украшал в свое время Суворова, Кутузова, Скобелева и других подлинных российских героев и полководцев!

Так начал свою деятельность новый командующий войсками, а Гучков, на посту военного министра, стал заниматься реформами по демократизации армии. Была создана особая комиссия под председательством генерала Поливанова. Комиссия эта должна была выработать новые права нижних чинов и установить новые взаимоотношения между подчиненными и начальниками.

А пока за истекшие две недели управления Военным министерством Гучковым, а Петербургским округом Корниловым Петроградский гарнизон разложился до того, что не могло быть и речи о возможности отправить на фронт маршевые пополнения, и дело кончилось тем, что военному начальству пришлось официальным приказом по округу объявлять, что части Петроградского гарнизона на фронт выведены не будут, а останутся в городе для защиты завоеваний революции!!!

В обстановке военного времени этот приказ Корнилова бесподобен! Фронт потерял свое первенствующее значение… На первом плане стояли «завоевания революции».

Дума в эти дни представляла собой не то сумасшедший дом, не то хаотический лагерь Мамаевых орд. В ее здании наши либералы, достигшие власти в лице Временного комитета Государственной думы, судорожно цеплялись за нее, а она, эта долгожданная власть, которую крепко держали в руках поколения русских царей и императоров в продолжение тысячелетия славной истории земли Русской, как призрачная фея, выпорхнула из их нечистоплотных рук и неожиданно оказалась в грязных, вонючих лапах Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, денно и нощно заседавших и выносивших громоподобные резолюции в защиту завоеваний свободы и изрыгавших проклятия только что свергнутой «тирании».

Новоявленный министр иностранных дел Милюков, аттракционный номер российского либерализма с крепким запахом английских духов, восседал, довольный, в министерском кресле и через бесчисленных корреспондентов и интервьюеров вещал всему миру, что Россия будет воевать в полном единении с доблестными союзниками до победного конца, что о сепаратном мире не может быть и речи и что Россия должна водрузить крест на Святой Софии и получить Дарданеллы[33].

Не знаю, как сопоставляли эти речи маститого профессора в блестящем кабинете с фактами грабежа иностранных офицеров в «Астории» солдатами русской армии, которая якобы будет воевать до победного конца и водрузит крест на Святую Софию, господа иностранные корреспонденты, вероятно, думавшие, что Россия – страна сказочных чудес и противоречий.

Что же могли думать эти сбитые с толку последними событиями в Петербурге иностранцы, читая истерические речи другого субъекта, министра юстиции или генерал-прокурора, как он сам себя величал, «товарища» Керенского в многочисленных собраниях Совета солдатских и рабочих депутатов, где он председательствовал[34], принимая резолюцию о мире без аннексий и контрибуций?..

На одном пароходе, шедшем из Норвегии в Англию, где среди пассажиров находилось также несколько русских, было на следующий день после отречения государя получено радио, возвещающее о том, что Россия освободилась от трехсотлетнего ярма самодержавия. Присутствовавшие англичане, французы и другие иностранцы решили приветствовать русских пассажиров в честь столь знаменательного в жизни их Родины события: за обедом в кают-компании был поднят тост за процветание новой, свободной России, покрытый дружными возгласами «Гип, гип, ура!» под величественные звуки гимна «Боже, царя храни», который играл один из англичан на рояле…

Так поняли иностранцы акт русского бунта, переданного им по радио. Не лучше ориентировались они и на месте.

Проезжая как-то на извозчике мимо Марсова поля, я увидел толпу рабочих, усиленно копавших что-то посредине площади. На мой вопрос, что они там делают, извозчик мне с грустной усмешкой ответил:

– Господь их знает, ваше благородие… В народе сказывают, что могилы копают…

Я изумился.

– Так что, значит, жертвов революции погребать в красных гробах будут, а так как,