Нефед был легок на подъем, а уж что касается охоты, то его хлебом не корми, а дай побродить с самострелом[83], луком или рогатиной по лесам и лугам. На тот момент у него гостил Истома, который сразу же загорелся идеей сопровождать дядю Нефеда. Тот не стал его отговаривать, но когда прибыли на место и устроили засидку, он категорически запретил племяннику даже нос высовывать наружу, когда начнется заваруха, хотя Истома тоже вооружился добрым самострелом.

Медведь был точен; ровно в полночь, как и говорили местные мужики, огромная темная фигура вышла из лесу и неспешно потопала в деревню мимо засидки, где притаились охотники. Болт ударил медведя под левую лопатку. Зверь от неожиданной боли взревел, затем попытался вытащить зубами впившееся в него жало, но силы оставили его, и он грузно завалился на землю. В охотничьем азарте дядя Нефед схватил рогатину, выбежал из засидки и бросился к медведю, чтобы добить его, но едва он приблизился к «лесному хозяину», как тот неожиданно вскочил и подмял под себя охотника.

Не помня себя, Истома мигом покинул засидку, подбежал к грузной бурой туше почти вплотную и всадил болт прямо в сердце медведя. Видимо, первый выстрел был не совсем удачным, только задел сердечную мышцу зверя, зато Истома был точен. Медведь снова взревел, но рев его уже был не таким грозным, как прежде, а каким-то жалобным, совсем негромким; он несколько раз дернулся и застыл. Истоме пришлось позвать на помощь деревенских мужиков, которые прятались неподалеку в прочном лабазе, чтобы они помогли вытащить дядю Нефеда из-под медведя.

На удивление, тот почти не пострадал; у него оказалось лишь одно сломанное ребро. Ему помогла предусмотрительность бывалого охотника. Собираясь на охоту, Нефед надел наручи[84] из толстенной кожи, окованные железными пластинами. И когда медведь навалился на него, он сунул ему в пасть левую руку с наручем, а правой пытался вытащить кинжал из ножен. Зверь так и не смог прокусить это защитное снаряжение до того момента, как Истома пришел на помощь. У дяди Нефеда от его клыков остались лишь синяки и кровоподтеки, но это были мелочи.

Однако теперь Истома был совершенно беззащитен перед медведем. Он не успевал даже вооружиться своей самодельной рогатиной, которую прислонил к дереву примерно в десяти шагах от того места, где произошла встреча с медведем. Да и как она могла ему помочь? Ведь главным было не только нанести смертельный удар зверю, но еще и некоторое время удерживать его на месте. Для этого рогатина должна быть очень прочной, не самодельной, как у Истомы, а охотник – физически сильным, чем юный отрок пока никак не мог похвалиться.

Оставалось лишь одно – убегать куда подальше. Но Истома знал, что медведь бегает значительно быстрее человека. Он способен догнать даже лошадь, а уж по склону может бежать почти как белка.

Совсем отчаявшись, Истома решил не бежать, а потихоньку отползать. Он лег на землю и начал движение. Но тут коварный ветер изменил направление, и человеческий дух наконец достиг ноздрей зверя. Он поднял свою лобастую башку, глянул и, заметив мальчика, начал неторопливо приближаться к Истоме. Оставалось последнее – лежать на месте ничком, притворившись мертвым. Истома слышал о таких случаях. Обычно медведи уходили прочь, но главным было не шевелиться и даже не дышать.

Он знал, что медведю ни в коем случае нельзя смотреть прямо в глаза. Такой взгляд зверь воспринимал как угрозу и сразу бросался на человека. Но еще лучше было немедленно подыскать подходящее дерево и забраться повыше, кинув в сторону медведя корзинку с ягодами. Пока зверь удовлетворит свою любознательность, изучая незнакомый предмет и его содержимое, можно успеть вскарабкаться на дерево. Вряд ли он туда полезет – взрослые медведи обычно этого не делают. Но вся проблема заключалась в том, что поблизости находились только небольшие деревца, а те, что повыше, находились на значительном расстоянии.

Истома лежал, цепенея от ужаса. Он слышал шаги медведя; хотя они были тихими, но в ушах юного боярина звучали, как удары тяжелого кузнечного молота. Зверь подошел вплотную, понюхал неподвижно распластанное тело, но не ушел, как ожидал Истома, а начал переворачивать его на спину своей когтистой лапой. Он уже прощался с жизнью, как неожиданно раздался человеческий голос:

– Ты что там нашел, Медведко?

Медведь тихо проурчал в ответ, но больше к телу не стал прикасаться. Истома услышал шорох чьих-то шагов, а затем снова послышался голос. В нем явственно было слышно большое удивление:

– Поди ж ты! Экое чудо! Живой ли ты, человече?

Истома открыл один глаз и увидел, что над ним склонился старик с длинной белой бородищей. Немного помедлив, он осторожно ответил:

– Живой…

– Вот и хорошо. Поди, испужался?

– Ага…

– Не бойся, Медведко ручной. Он тебя не обидит. Поднимайся, хватит землю нюхать.

Истома встал и наконец обозрел старика во всех подробностях. Он был невысок, но статен; похоже, в прежней жизни ему довелось побыть воином, о чем говорил и рубленый шрам на левой скуле. Что касается одежды, то когда-то она была добротной, даже дорогой, но теперь носила на себе следы печальной отшельнической жизни – многочисленные заплаты, мелкие дырочки от прожогов (угольки от костра брызжут далеко) и состояние предельной ветхости, которую накладывает на платье долгое скитание вдали от людей, среди дикой природы. Собственно говоря, это уже была не одежда, а рубище. В том, что перед ним отшельник, Истома не усомнился ни на миг.

Он не имел оружия, если не считать ножа в потертых кожаных ножнах и крепкого дубового посоха, которым вполне можно оглоушить какого-нибудь зверя, а уж волка – точно. Отшельник носил обмотки, чтобы удобней было пробираться через заросли, на ногах у него были лапти, а на голове – войлочный колпак, прикрывающий длинные, изрядно поседевшие волосы.

– Ты как сюда попал, отрок? – Отшельник наконец рассмотрел, кто перед ним.

Рассмотрел и чрезвычайно удивился. Он сразу сообразил, что юнец не крестьянский сын, не холоп и не смерд. Одежка у юнца, хоть и немного поношенная, была не дешевая; да и щегольские сапожки из тонкой, хорошо вычиненной кожи с низкими голенищами подсказывали, что их обладатель явно высокого происхождения, не меньше, чем купеческий сын. Но что он делает в таком отдалении от обжитых мест?

Истома замялся. Сказать правду он опасался, а врать отшельнику, святому человеку, не хотелось. Но и сказать, что заблудился, не мог. Ему сильно не хватало человеческого общества. Поэтому встреча с отшельником очень обрадовала юного боярина.