– Случайно, – уклончиво ответил Истома.

– Так это, значит, ты занял пещерку безвременно усопшего Захарии?

Отступать было некуда, и юный боярин ответил:

– Да, я.

– Неужто потянуло к святому подвижничеству? – удивился отшельник. – В такие молодые годы…

– Нет. Так вышло… – коротко ответил Истома.

Отшельник понял, что молодой человек не хочет рассказывать истинную причину, которая привела его в глухомань, и решил больше не расспрашивать. Время придет – сам все поведает, без принуждения.

– Что ж, будем знакомы. Меня зовут Феодосий. А как тебя кличут?

Юный боярин не стал кривить душой. Отшельнику точно ничего не известно о последних событиях в Колмогорах, поэтому он мог открыться ему вполне безбоязненно.

– Истома, – прозвучало в ответ.

– Вот и добро. Будем знакомы. Я тут живу неподалеку, не угодно ли пожаловать в гости?

Судя по складной грамотной речи, отшельник и впрямь был когда-то высокого звания и положения, чему Истома нисколько не удивился. Он знал, что иногда от мира удаляются не только люди бедные, которых сильно потрепала жизнь, но и родовитые бояре. В новгородских пятинах этому уже были примеры.

Истома колебался недолго. Приглашение отшельника ничем ему не грозило, а беседа могла согреть его и оживить опустошенную душу. Но тут на глаза юному боярину попался медведь, который бродил неподалеку, время от времени с интересом посматривая в сторону людей. Страх снова ожил в душе Истомы, и он невольно побледнел.

Заметив его испуг, отшельник добродушно рассмеялся:

– Да ты не бойся, Медведко – это его имя – добрый, своих не трогает. Он уже обнюхал тебя и принял вполне благодушно, что меня радует. Значит, ты добрый человек. Я нашел его совсем крохотным, со сломанной лапой. Выходил, вырастил, и теперь он мне первейший друг и товарищ. Увязался за мной, ходит везде, как щенок. А я и радуюсь – Медведко вон какой большой и грозный вымахал, все зверье отпугивает. Волков здесь и росомах много. Я кормлю его медом – уж очень он большой сластена. А бортей[85] здесь хватает, мы с Медведкой всю зиму лакомимся.

Истома согласно кивнул, они спустились к самому берегу реки, где среди негустого кустарника оказалась протоптанная стежка, и они направились вниз по течению. Оказалось, что жилище отшельника – такая же пещера, как и та, в которой поселился Истома, – находилось примерно в получасе неспешной ходьбы от ягодника. Медведко сначала было увязался за ними, но затем передумал сопровождать их и вернулся обратно – уж больно голубика, тронутая первыми заморозками, была крупной и сладкой.

Пещера Феодосия была несколько больших размеров, нежели жилище усопшего отшельника Захарии. И обставлена она была лучше, можно даже сказать, богаче. Постелью Феодосию служили покрывающие нары барсучьи шкуры, под которыми даже в большие холода тепло. К тому же они были полезны тем людям, у кого ноют кости в сырую погоду. И самое главное – в пещере была настоящая прочная дверь, установленная на косяках. И она запиралась снаружи на тяжелый навесной замок, а изнутри на прочный дубовый засов. Создавалось впечатление, что отшельник кого-то или чего-то боялся; скорее всего, лихих людишек, которые могли промышлять даже в этой глухомани.

Впрочем, вскоре все разъяснилось. Или почти все. За нарами, на двух железных крюках, вбитых в стену пещеры, висело богатое воинское снаряжение: бахтерец[86], небольшой круглый щит, меч и обтянутый темно-лиловым бархатом сагайдак, в котором находился добрый лук и стрелы. Внизу, под оружием, на самодельном табурете, высился словно купол храма надетый на подставку стальной шелом[87], украшенный серебряной насечкой.

«Такое дорогое оружие, – подумал Истома, – могло принадлежать только боярину, в особенности меч». Подобных мечей ему прежде не доводилось видеть, хотя у отца и дяди Нефеда было много разного воинского снаряжения. Любой боярин обязан быть хорошо обученным воином, поэтому владеть мечом, а также стрелять из лука, Истому начали учить едва он крепко встал на ноги. Истома не мог видеть клинок меча отшельника, который покоился в дорогих старинных ножнах (что они древние, юный боярин понял по их отделке), но всего лишь одна рукоять с большим драгоценным камнем в навершии стоила целого состояния. В пещере старца хранилось настоящее сокровище, потому-то он и принял меры против татей и вообще нехороших жадных людей, готовых отобрать у нищего последнюю полушку.

– Располагайся, – приветливо сказал отшельник, предлагая Истоме один из табуретов. – Надо бы откушать, уже обеденное время. Небось проголодался?

– Есть маленько… – не без смущения признался Истома.

Утром он поел только печеных грибов, запив взваром из ягод, и намеревался по возвращении в свою обитель поджарить рыбки из вечернего улова.

Отшельник сноровисто поставил на стол кувшин с каким-то напитком, миску с медом в сотах, тарелку с жареными хариусами и – у юного боярина невольно потекли слюнки – положил недавно испеченный пышный калач. Истома уже много дней не ел хлеба; он даже начал сниться ему в разных видах – пироги, куличи, пряники, блины… Видимо, Феодосия время от времени кто-то навещал и приносил с собой муку.

Так и началась их совместная отшельническая жизнь. Феодосий не стал скрывать, что он боярин. Но какая беда или надобность подвигла его на отшельничество, он не говорил. Что касается Истомы, то и он помалкивал о своем горе, а также о том, по какой причине таится вдалеке от людей. Они молча сговорились до поры до времени не касаться этого сугубо личного вопроса.

Погода стояла теплая – осень с ее холодами и дождями в этом году явно задерживалась. Поэтому они часто сиживали у пещеры отшельника, откуда открывался великолепный вид (она находилась выше, чем обиталище Истомы), и юный боярин внимал речам старца, который был рад без памяти, что у него появился такой благодарный и грамотный слушатель и собеседник, с которым можно обсуждать любые, самые возвышенные темы.

– …Если человек отрекся от мира и посвятил себя Богу ради покаяния, то он не должен допустить помысел смущать себя, представляя, будто не получит прощения в прежних грехах. Но нельзя пренебрегать и заповедями Божьими, возвращаясь к прежним грехам, потому что без сего и прежние согрешения не простятся.

Иногда Истоме казалось, что Феодосий в чем-то пытается убедить не его, а самого себя. Иногда наставления отшельника были столь туманными и запутанными, что в них, наверное, не разобрался бы и дьякон Есиф, а не то что отрок-недоучка. Но Истома все равно слушал неторопливые речения старца с большим вниманием и удовольствием, потому что они действовали на него как целительный бальзам на открытую рану.