Первым делом изрядно уставший и проголодавшийся Истома взял вершу и спустился к небольшой речушке. Ставить верши он научился еще в детстве. Это было любимое развлечение колмогорской детворы, благо речка находилась под боком, а добрый улов всегда предполагал похвалу и прощение всех невинных детских шалостей со стороны родителей. Впрочем, в Колмогорах такую вершу называли «мордой»[81].

Ее использовали для ловли у самого берега. Перед тем как установить эту нехитрую рыболовецкую снасть, Истома воткнул еловые ветки в основание внутреннего конуса, через отверстие которого рыба заходила внутрь. Это была маленькая рыбацкая хитрость – ветки приманивали рыбу. К широкому основанию и узкой верхней части «морды» он привязал бечевкой грузы – два камня, чтоб она не всплывала, а отверстие верхнего конуса заткнул пучком травы. «Морду» Истома опустил в воду грузами вниз, направив основание с отверстием по течению (рыба обычно шла против течения), предварительно привязав ее к деревцу, растущему у самой воды.

Справившись с этим важным делом, Истома отправился искать грибы. Это оказалось совсем простой задачей; в негустом лесочке у влажного речного берега их было столько, что хоть косой коси. Спустя недолгое время Истома уже сидел в пещере возле очага и с вожделением дожидался, пока нанизанные на прутки грибы испекутся. Поначалу он удивился, – почему дым не стелется по пещере и не уходит через ее зев? – но затем, подняв голову вверх, увидел, что в потолке находится волоковое отверстие, благодаря которому дышать было легко. Скорее всего, оно было естественного происхождения, потому как пробить каменную толщу бывший насельник никак не мог.

Отобедав, Истома завалился спать и проснулся только к вечеру. Грибы, конечно, это хорошо, но его молодой здоровый организм настоятельно требовал более существенного подкрепления. Голодный Истома быстро спустился к реке, чтобы достать «морду» из воды. Времени с того момента, как он ее поставил, прошло совсем немного, и юный скиталец не очень надеялся на богатый улов, – две-три рыбешки, и то ладно, думал Истома, – но каким же было его удивление, когда он начал вытаскивать «морду» на берег. Она была почти до половины заполнена рыбой! Ему пришлось здорово поднатужиться. Но такая работа была ему только в радость…

Прошел месяц с той поры, как Истома поселился в пещере. Если быт ему удалось наладить быстро, – он даже сумел убить подсвинка самодельной рогатиной[82], привязав свой нож к длинной палке, – то его душа была по-прежнему пустошью. Вечерами, сидя у очага, на котором скворчала свинина или истекал жиром упитанный налим (налимы хорошо ловились на донную уду), а то и тушка семги, которую он приловчился бить острогой, Истома, казалось, превращался в совершенно неподвижное изваяние – будто становился каменным отростком в полу пещеры. Немигающий сосредоточенный взгляд в пустоту, мрачно сдвинутые к переносице густые брови, крепко стиснутые зубы и мраморная бледность лица, которую не могли расцветить даже желто-оранжевые отсветы пламени.

Он думал. Мысли Истомы были беспорядочными, бестолковыми и чаще всего вертелись вокруг звучащего в его голове набатным звоном «Аз воздам!». Его сжигала ненависть к Марфе Борецкой, он постоянно думал о мести. Мысли не толпились, словно народ на вече, и не мчались, как прежде, табуном испуганных тарпанов, а текли неспешно, вязко, будто мед из осеннего медосбора, только были они колючими, словно шарики репейника. Де и сладости в этом «меде» не было совсем, лишь одна полынная горечь.

Тем временем в леса пришла осень. Она принесла первые утренние заморозки, начала золотить древесные листья, очистила небесный шатер даже от мелких тучек (погода стояла на удивление сухая, безветренная), подняла на крыло перелетных птиц, и их прощальные голоса добавляли к мрачной безысходности, в которой пребывал Истома, еще и тоску. Провожая глазами птичьи караваны, он с завистью вздыхал; почему Бог не дал человеку крылья?!

Как теперь быть? Этот вопрос Истома задавал себе по многу раз. Остаться на зиму в этой глухой местности он опасался, ведь у него не было ни теплой одежды, ни оружия, чтобы выжить в холода, а идти в люди опасно, ведь его могли схватить приставы Борецких. Истома пребывал в растерянности; он не знал, что ему делать и как дальше жить…

Вся жизнь человеческая – это один большой Случай. В ней почти все случайно и чрезвычайно зыбко. И самое скверное заключается в невозможности предвидеть, что с тобой будет завтра или послезавтра, а уж через месяц или два – и подавно. Конечно, случаи бывают разные – хорошие, плохие, судьбоносные, – но никогда не знаешь наперед, что они несут с собой. Поэтому лучше быть всегда настороже.

Встреча с отшельником произошла случайно. Истома как раз собирал ягоды на небольшой лужайке у подножия холма. В пещере, под полатями, он случайно отыскал котелок среди разного полуистлевшего барахла и теперь готовил себе хлёбово и разные взвары с целебными травками и ягодами. Этому его научил Матвей Гречин, который кроме иконописи знал толк и во врачевании разных болезней с помощью трав. Организм у Истомы был крепким, он не боялся заболеть, но приятные на вкус взвары добавляли сил и бодрости.

Увлекшись сбором ягод, он не заметил, что на обширный богатый ягодник позарился еще кое-кто. Поднялся несильный ветер, деревья, кустарники и травы шелестели, поэтому Истома не услышал приближения соперника по ягодному сбору. А когда они встретились с глазу на глаз, что-либо предпринимать уже было поздно: Истома поднял голову, наконец услышав подозрительный шум, и обомлел – перед ним, в нескольких шагах, находился большой бурый медведь! Зверь сидел среди высоких кустиков голубики, покрывших поляну сплошным ковром, и, сгребая лапой ягоды, совал их в пасть.

Он был деловит и спокоен. Вкусные ягоды приносили ему большое удовольствие, и медведь время от времени тихо урчал от наслаждения. Он увлекся своим занятием не меньше, чем Истома, к тому же, ветер дул с его стороны, и медведь не чуял запах человека. А что касается зрения, то у медведя оно неважное, к тому же он был всецело поглощен поиском кустиков, наиболее богатых ягодами.

Истоме однажды довелось поучаствовать в охоте на медведя – поначалу в качестве наблюдателя. В деревеньку, принадлежавшую Нефеду Яковлеву, повадился в ночное время наведываться «лесной хозяин» – так крестьяне называли медведя. Он шарил по сенникам, по лабазам, разорял птичники и хлева… в общем, вел себя как изрядно подгулявший ярыжка, которому море по колено. Деревенька была маленькая, мужиков насчитывалось немного, да и те оказались хлипкими, к охоте на крупного зверя не приученными, тем более – на медведя, поэтому староста и взмолился, упал перед Нефедом на колени: батюшка-милостивец, спаси нас!