– Дай посмотрю.

– Они тут, похоже, сложены по датам, верхнее – самое первое. – Норд протягивает мне письмо. – Похоже, пишет одна сестра другой, откуда-то из-за границы, конвертов нет, но по смыслу…

Я читаю ровные каллиграфические строчки и понимаю, что Нордиш прав. Надо же, какой почерк был у дамы, раньше этому специально учили, и зря перестали, потому что вот я, например, корябаю как курица лапой, часто и сама не пойму, что написала: привыкла все печатать, от руки уже не выходит, да и раньше не выходило, так что комп тут ни при чем. А в письме такие буквы четкие, каждую прочитать можно, одно удовольствие расшифровывать такие письма, не то что мою клинопись.

«Здравствуй, милая Лизонька! Очень надеюсь, что мое письмо найдет тебя, передаю с оказией, потому что на почту надежды нет. Мы здоровы, слава богу, мама все так же пребывает в состоянии расстроенного воображения, но в остальном же все у нас хорошо: Николай поступил на службу, он недурной инженер, ты же знаешь, и помог ему устроиться его давнишний друг, милейший Уваров, ты должна его помнить, он ухаживал за тобой когда-то. Кто бы мог подумать, что Александр Петрович окажется так ловок, что, представь себе, за год до начала всех наших ужасов продал имения, перевел капиталы в швейцарский банк и обосновался за границей не хуже, чем прежде дома. А нам же пришлось спешно бежать, оставив все, хотя Уваров накануне отъезда приходил к нам и убеждал последовать его примеру, но мы и помыслить не могли, что бедствия, которые постигли государство и нас, вообще когда-то станут возможны. Слава богу, что Николай по окончании гимназии настоял, чтобы закончить университет и получить специальность, а ведь покойный отец прочил его на военную службу.

Слухи до нас доходят самые разные, и я очень надеюсь, что они неправдивы, потому что если хоть часть из них правда, то тебе нужно выбираться к нам любыми путями. Лиза, я очень тебя прошу одуматься и решиться, пока еще не поздно. Мне снятся дурные сны, и мама тоже вспоминает о тебе, а об Михаиле никогда не вспоминает, словно умер он, и я иной раз думаю, что лучше бы он умер, чем примкнул к нашим гонителям, отобравшим у нас все.

Дорогая Лиза, Николай и дети кланяются тебе, и мама тоже, и особая просьба от мамы – сохранить ее девичье трюмо и немецкой работы секретер красного дерева, но это, конечно, она не в себе, самое главное, чтобы ты решилась приехать. Мы скучаем, и мама, надо сказать, очень плоха, и я буду весьма рада, если бы ты решилась и приехала. Мы с Николаем пришлем тебе денег, если нужно.

На этом заканчиваю, любящая тебя – твоя сестра Полина Радловская.

24 сентября 1922 года».

– Насколько я могу судить, семейство убежало от революции, то есть сестра с семьей и мать, а вторая сестра осталась зачем-то, а их брат встал на сторону революции. – Норд взъерошил волосы. – Я представить себе не могу, что могло заставить эту бедолагу остаться в разоренной воюющей стране, но это было что-то чертовски важное.

– Да, глупо.

Трюмо и секретер. Значит, я была права: они принадлежали одному человеку, и это была мать девушек, которые переписывались. Вряд ли они знали, что скрывает секретер, по крайней мере, Полина Радловская не знала, судя по ее письму.

– Давай второе почитаем. – Норд осторожно разворачивает пожелтевший листок. – Я так понимаю, она кому-то их передавала, и этот человек привозил их сюда и уже здесь отсылал второй сестре или передавал, а конверты эта Лиза не сохранила, может быть потому, что они были подписаны чужой рукой.

«Здравствуй, милая Лиза! Спешу поделиться с тобой нашей радостью – я снова беременна, осенью у тебя родится еще один племянник или племянница. Николай и мальчики очень рады, мама, когда приходит в себя, тоже радуется, но минуты просветления случаются с ней все реже, и я думаю, что этот год она вряд ли переживет. А потому сразу же прошу тебя: приезжай, ты должна увидеть маму, пока она жива. Тем более что она скучает по тебе. Она часто не понимает, где находится, и все спрашивает: а где же Лиза, отчего не вышла к завтраку, не захворала ли? А иной раз начинает бормотать, что обязательно нужно было мебель забрать, и все поминает свое трюмо и секретер, что взяла она из отцовского дома, вышедши замуж за нашего папеньку.

В остальном у нас все замечательно. Оказывается, кое-что мама все-таки припрятала, да так ловко, что сама забыла, от горячки тогда разум у нее помутился, так и не отошла она, разве минутами, а в Рождество были мы в церкви, и вдруг случилось чудо, за обедом стало ей получше, разум снова осветил ее душу, и она тут же бросилась искать платье, в котором приехала. А мы его в сундуке хранили, каким-то чудом не выбросили, носить его больше невозможно было, до того поистрепалось. И в подоле, представляешь, были зашиты бриллианты! Ее бриллианты, что за ней дали в приданое, продав две деревни от всего имения, ума не приложу, как она это смогла сделать, а она говорит – в последнюю ночь перед погромом вместе с Грушей зашивали. Ты помнишь няню Грушу, конечно. Как жаль, что мы не смогли взять ее с собой, что теперь стало с ней, я и помыслить боюсь. И вот благодаря тому, что Господь ненадолго вернул разум нашей маме, теперь мы купили хороший дом, и Николаю нет больше нужды работать, конечно, да только он пристрастился, и тут уж я ничего не могу поделать, и когда он сидит за своими чертежами, меня просто скука одолевает.

Лиза, ты должна меня послушать. Я теперь совершенно точно знаю, что все слухи об ужасах, творящихся на нашей многострадальной земле, правдивы и власть Антихриста пришла воочию. Подумай о маме, каково ей умереть на чужбине и тебя не увидеть напоследок. Решайся, сестра. Николай говорит, что у него есть знакомый, который все организует. Подумай о том, что нужно быть с семьей, а Михаил не стоит твоей жертвы, он всегда был испорченный, дрянной и жестокий мальчишка, и помяни мое слово: он предаст и тебя, и кровные узы, если сочтет это выгодным.

Надеюсь, что письмо мое доберется к тебе и ты сможешь принять верное решение.

Дорогая Лиза, я не знаю, как долго еще будет возможность передавать тебе письма, а потому решайся поскорее и свое решение сообщи человеку, который приходил к тебе с посылкой.

Всегда твоя – любящая тебя сестра Полина Радловская.

26 апреля 1923 года».

– Значит, братец их был тот еще гад. – Норд покачал головой. – И ты права, письма ей передавали. И судя по ним, где-то есть мебель, в которой, возможно, упрятаны сокровища, если я правильно понял. Вряд ли полоумная старушка стала бы просто так говорить о каких-то шкафах – видимо, бриллианты в подол зашила, а остальное припрятала.

– Да где ты теперь что найдешь, сто лет прошло… – Не надо, чтобы Норд думал в этом направлении. – Смотри, вот еще письмо от сестры, а дальше письма от кого-то другого.

– Дай-ка. – Норд развернул старый лист. – Почерк видала какой?

– Не то слово. Читай, что там.

«Здравствуй, милая Лизонька. Надеюсь, что это письмо дойдет до тебя, как и прежние. Скоро уже подходит срок мне рожать, и предчувствия гнетут меня, но это, конечно, просто страх. Страшно рожать дитя среди чужих людей, тошно мне среди них, знала бы ты, до чего тошно! Да только назад дороги нет, ради детей нужно терпеть.