О, святая наивность!

— Не век же мне в подвале сидеть, — деловито объяснила я,собственными руками пытаясь вытащить из багажника свои же ноги — по-другому неполучалось.

— Как вы там не задохнулись? — поразился американец.

Сочувствие появилось на его красивом лице. Это было приятно.

— Задохнулась? — закричала я. — Да меня же продуло! Эторешето какое-то, а не багажник, черт его побери! Теперь шею повернуть не сумеюот этих дьявольских сквозняков. Помогите мне лучше выйти и распрямиться, —приказала я. — Ноги уже не слушаются меня, да и руки тоже.

Намученный «Жигулем» американец обрадовался мне несказанно,как ребенка взял на руки, бережно достал из багажника, осторожно поставил надорогу и сообщил:

— Безрассудно было ехать на этой машине одному. Я плохо сней справляюсь.

— Сами виноваты — не послушались меня, — укорила я, садясьза руль и внутренне возмущаясь: «Агент говенный. И чему только учат их там, вЦРУ? Даже с русской тачкой справиться не может.»

Американец мой, увидев, что водительские тяготы я взяла насебя, подпрыгнул от радости, и в один момент занял пассажирское сидение, приэтом он добросовестно поднял ноги вверх, собираясь, следуя указанию Маруси,держать их навесу. Умиленная такой дисциплиной, я воскликнула:

— Да нет, не до такой же степени это опасно. И долго невыдержите вы так. Опустить ноги можно, только не на пол, лучше упритесь встенку под бардачком.

— В стенку под чем? — опешил американец.

— В вашем мире это называется отделением для перчаток, —пояснила я.

Он сразу понял и последовал моему совету, после чего,демонстрируя предельную уверенность, я выполнила весь необходимый ритуал:ласково повернула ключ в замке зажигания, резко выжала педаль сцепления ипринялась нежными легкими движениями, призванными унять перекошенный дисксцепления, отпускать педаль. Правая рука в это время совершала немыслимыеманипуляции с подсосом. Мотор послушно взревел и я, бодро хватив кулаком порулю, показала левый поворот.

«Жигуль» довольно плавно тронулся с места, я же победновзглянула на американца. Глаза его отразили сложнейшую игру противоречивыхчувств: недоверие, помноженное на изумление и любопытство, замешанное навосхищении, изрядно сдобренном уважением.

Почуяв знакомую и верную руку, старая кляча с громкий ревомпонеслась по дороге. Слегка повиливая из стороны в сторону, она бодропринялась, говоря языком поэта, «наматывать мили на кардан», подвеснойподшипник которого, доживая последние дни, бодро потрескивал..

Я решила брать бразды правления наших взаимоотношений в своируки и приказала:

— Выкладывайте, что собираетесь предпринимать. Надоскоординировать наши действия.

— Собираюсь проникнуть в подвал и послушать, что будутговорить те люди, которые сбросили меня с моста, — послушно отчиталсяамериканец.

— Они что же, в подвале собираются?

— Нет, они в помещении наверху, а в подвале все слышно.

Я подозрительно вгляделась в него и с большим сомнениемспросила:

— А вы откуда про тот подвал знаете?

— Я сидел в нем, после того, как меня в аэропорту схватили.Был и в подвале, и наверху. Сначала меня в подвале подержали, а потом вывелинаверх и долго вопросы задавали…

— Били что ли? — взволновалась я.

— Нет, не били, — успокоил американец. — Спрашивали кто я иприехал зачем. Я им рассказал, и они меня отпустили.

— А как же вы в пижаме на мосту оказались?

— Это уже во второй раз когда они меня схватили. Это уженочью. Я молился…

«Бог ты мой! Опять он за свое! Нет, видно он все же не агентЦРУ. Уж слишком набожен.»

Я снова внимательно посмотрела на него и спросила:

— Что, вы и в самом деле богомольный такой? Заняться вам чтоли нечем?

Прочитав в ответном взгляде лишь сочувствие, я устыдилась исочла не лишним пояснить:

— Нет, я тоже в Бога верю и даже «Отче наш» пытаюсьвспоминать иногда.

— Вы знали наизусть «Отче наш»? — с уважением спросиламериканец.

— Да нет, ну что вы, столько мне не запомнить, я же не поп,но первую фразу частенько вспоминаю — такая непростая у меня жизнь.

Он с пониманием кивнул и сказал:

— Это потому, что вы всецело отдались майе и в бога неверите.

Мне стало обидно:

— Почему это я в бога не верю?

— Потому что черта слишком часто вспоминаете.

Я увидела серьезную прореху в его логике и рассмеялась:

— Как же я в Бога не верю, если черта вспоминаю? Тот ктоверит в черта, самопроизвольно и в Бога верит, ведь это все из одногоисточника, я имею ввиду религиозную литературу.

— Часто поминать и верить — не одно и то же, — заметиламериканец, а я вновь рассердилась.

«Как ему удается впутывать меня в никчемные разговоры? — сраздражением подумала я. — Будто нет у нас более важного дела, чем рассужденияо Боге. Лучше бы о братве рассуждал, все больше пользы.»

— Вы мне скажите лучше, что это за народ? — спросила я. —Чем «братаны» эти занимаются и почему в городе том ошиваются? Они что, живуттам?

— Этого не знаю, а занимаются только тем, что бухают, вкарты играют и разговаривают. Я вас хотел просить: мы уже вот-вот приедем, ужетемнеет, вы в машине остаться должны, а я пойду.

Естественно, я запротестовала:

— Как это я в машине остаться должна? В своем ли вы уме? Вы,значит, будете там подслушивать, а я в машине сидеть?

— Я вам все потом расскажу, — заверил американец.

Честное слово, мне стало смешно.

— Да неужели вы думаете, что я доверю вам такоеответственное дело? — возмутилась я. — Вы и русских-то слов половину не знаете.

— Я хорошо знаю ваш язык, — обиделся он.

— Ага, знаете. Марусю переспрашивали что такое «долбануть»?

— Переспрашивал, — согласился мой честный американец.

— А у них, у «братанов», через слово ненормативная лексика.Я сама к истине через их словеса как сквозь дебри продираюсь, спасибо тому, чтоассоциативное мышление развито. Нет, ну куда это годится, брякнуть такое:расскажет он мне! И что вы мне будете рассказывать? Ха! Ха-ха-ха! Про лоха,атас и макинтош деревянный? Вы хоть что-то поняли из того, что я только чтосказала?