– Я бы хотела, – сказала женщина, помолчав, – чтобы ей было стыдно. Вы можете сделать так, чтобы ей было стыдно? Через портрет? Я ей подарю тогда.

Пальцы мастера остановились.

– Я делаю букеты только для посетителей. – Унисса посмотрела на женщину. – Вы понимаете?

Та кивнула.

– А как же!

Подол платья подмел пол. Случайный лист, выскочивший из-под Эльгиной ладони, движением воздуха сдуло к порогу.

– Я знаю, что вы делаете эти пор… букеты, чтобы людям было хорошо, – сказала женщина. – Вроде как бесплатно, от Гуммина, от энгавра Себаста Линдта, по распоряжению нашего кранцвейлера. Но что плохого, если я подарю ваш пор… букет другому человеку? Нет же такого запрета?

– Нет.

– Вот. И пусть ей будет стыдно!

Листья шелестели, потрескивали. Эльга пересела – ей казалось, что ворот платья закрывает прореху, в которую нет-нет и проглядывает второй слой. Женщина с легкой тревогой бросила на нее взгляд. Наверное, она догадывалась, что Эльга присутствует в комнате не просто так, но наличие ученицы мешало ей, сковывало разговор.

Про резчика и не поговоришь.

– Букет будет только для вас, – сказала Унисса.

Она запустила руку в сак. Эльга синхронно сделала то же самое.

Фыр-р! – рассыпались листья, не собираясь соскальзывать. Ноготь. Пальцы. Два букета. Лицо женщины – на одном, хлеб – на другом.

– Еще долго?

Мастер качнула головой.

– Будьте терпеливы.

– Да я уж здесь полдня сижу! – возмутилась женщина, щупая ожерелье на шее. – Сказали, что мастер в городе. Что портреты делает, от которых всякое… Чудеса. Я ж не дура какая! Мне разве такой портрет не нужен?

– Букет.

– Ну, букет, портрет. – Женщина, скривившись, махнула полной рукой. – Бесплатно – и хорошо. Только долго.

– Увы. Эльга, – позвала Унисса.

Девочка отложила свою работу.

– Да, мастер Мару.

Она подскочила к стулу, на котором сидела Унисса. Перед ней стояла наклонная доска – марбетта – с рамкой на продольной рейке.

– Что скажешь? – спросила Унисса.

С букета на Эльгу смотрело самодовольное, полное презрения ко всему существо. Ожерелье из липы казалось ошейником. Несколько неуловимых движений ногтем – и в глазах существа появился жадный блеск.

– А так разве можно? – шепотом спросила Эльга.

Букет отталкивал. Его хотелось выбросить и вытереть руки.

Женщина напряженно поерзала.

– Что там? Я плохо получилась? – спросила она, вытягивая шею.

– Вообще-то так нельзя, – тихо сказала Унисса Эльге, совершенно игнорируя заказчицу. – Ты видишь суть, но суть, которая только ранит. Что же делать?

– Не знаю.

– Смотри, – улыбнулась Унисса. – Важно…

– Я все же не понимаю, – встала женщина, которой надоели перешептывания учителя и ученицы. – Если портрет неудачный…

– Сядьте!

Голос стегнул, как плетка. Женщина, ничего не соображая, шлепнулась обратно на стул. Пуф-ф! – мягким колоколом опал подол.

– Сядьте, – уже мягче повторила Унисса. – Осталось чуть-чуть.

– Я не возьму, если неудачный, – пробормотала женщина.

– Как угодно.

Унисса несколько мгновений всматривалась в букет под рукой.

– Важно, – сказала она Эльге, – не показывать то, что есть плохого, а мягко менять это в человеческой душе. Понимаешь?

Девочка кивнула.

Унисса слегка коснулась букета кончиками пальцев, чуть смещая рисунок. Мелкая крошка посыпалась на марбетту.

Вместе с движением листьев, казалось, что меняется не только букет, меняется общее настроение внутри него. Лицо женщины приняло задумчивый вид, жадный блеск исчез из глаз, неясная тень мелькнула и пропала, скользнув по щеке и шее.

– Теперь горечавка, – шепнула Унисса.

Стебелек травы нырнул под листья.

– Чарник.

Еще лист. Два-три касания, и лицо на букете осветилось, будто разбуженное мыслью, сделалось одухотворенным и притягательным.

– Смотри, – сказала Унисса и повернула голову ученицы на женщину, сидящую на стуле.

Эльга ахнула.

Сквозь слой жимолости и лимонника протискивались черные, сухие, похожие на скорлупки скукоженные листья и рассыпались в прах. Но что было еще волшебней – все движения мастера, игра ее пальцев по букету тут же отзывались в живой женщине, и Эльга расширенными от восхищения глазами наблюдала за перестроениями листьев и шелестящими волнами, прокатывающимися по ней от живота к плечам.

Как это возможно?

– Готово.

Воздух застыл. Листья прекратили свой гомон.

– Что?

Женщина часто заморгала, будто никак не могла прийти в себя. Эльга подумала, что она сейчас с удивлением прислушивается к случившимся переменам.

– Вот, возьмите.

Унисса протянула тонкую, в рамке, дощечку букета.

– Долгой жизни! – Женщина несмело взяла букет. – Можно идти?

– Можно, – кивнула Унисса.

– Долгой жизни, – повторила женщина, поклонившись.

Она дошла до дверей и вдруг остановилась.

– Ой, – сказала она и повернула букет к мастеру. – Это я?

– Вы.

– Я какая-то… – Женщина улыбнулась. – Молодая какая-то.

Она порывисто прижала букет к груди и заторопилась через двор к воротам.

– Это надолго? – спросила Эльга.

Унисса вздохнула.

– Как человек захочет.

Несколько раз они выбирались за стены города в небольшие рощицы.

Эльге было удивительно хорошо среди деревьев. Ей слышались разговоры листьев, их сонное бормотание в безветрие и их рассерженный шелест, когда с севера задувало холодом, их расслабленная болтовня, когда слабеющее солнце дарило легкое, ветреное тепло. Вы знаете, в Шоэрсе заяц сбил утку, спасаясь от охотников? Весь лес смеялся. Одна иглолистая даже ветвь сломала. А в Оленьем Роге утонула корова. Это что, я вам скажу: в лесах Тангарии полно мертвецов. Своих и пришлых. Там ловят сумасшедшего мастера. В Каначубе – летние деньки, в Эскарроне выпал первый снег.

Это были удивительные новости, и Эльга знала, что все в них правда.

Она бродила теперь одна, Унисса оставалась на опушке и часто просто сидела на повозке с отсутствующим видом, подставив лицо солнечным лучам.

Любой лес был своим. Листья передавали Эльге, кто и где в нем находится, она безошибочно выходила к ручьям, охотничьим домикам и не попадала ни в ямы, ни в капканы, поставленные на лис.