– Да, – грустно улыбнулся Фаста, – был. Очень много всего – было. Хотя оно еще только будет. Иногда в этом трудно ориентироваться. Знаешь что? – Он присел перед девочкой. – Я дарю тебе этот букет с правильным мной.

Эльга помолчала.

– Потому что так и должно быть? – спросила она.

– Потому что это уже произошло.

– И это все, что вы можете мне сказать?

Фаста неожиданно стал похож на свой букет – повернулся так, что розовый свет светильника лизнул лишь половину лица. Вторая половина спряталась, но, невидимая, словно бы разрослась благодаря беспорядочно торчащим пегим космам.

– Я хочу тебе сказать… Я хочу сказать… – Губы Илокея дрогнули. – Чтобы ты ничего не боялась, как бы тебе ни было страшно.

– Мне будет страшно? – тихо спросила Эльга.

Фаста кивнул.

– Но я выдержу?

– В каждом человеке есть граница, предел…

Фаста вздохнул, моргнул серьезными глазами (прищуренным черничным, большим сливовым) и выпрямился. Под стук и звяк, доносящиеся с кухни, он подошел к столу, провел ладонью над макушкой и повторил:

– Предел.

И расхохотался. А потом подпрыгнул, пытаясь задуть светильник. Только Эльге это совсем не показалось веселым.

– Ило, помоги, – позвала Унисса.

– Бегу!

Фаста едва не своротил косяк, не попав в проем, потом попал и исчез, со свистом втягивая воздух и массируя плечо. Шум и звон на кухне возросли в два, а то и в три раза. Бум-бам-трям. Шипела вода, попав на раскаленную печь.

Предел.

Эльга составила два букета – свой и мастера – вместе. Фаста, застывший на подоконнике, не был живым. Глиняный, бумажный, лиственный человечек. Фаста с лицом из двух разновеликих половинок подмигивал и раздвигал губы в улыбке. Смотришь в упор – не шевелится. Отворачиваешь голову, бросаешь взгляд искоса – уже не ты, а он изучает тебя.

Как так?

Эльга повела ладонью. Букет дышал в руку. Словно приоткрыли дверку, и легкая утренняя прохлада скользила между листьями, покалывая кожу.

Фаста смотрел насмешливо. Где, спрашиваешь, легкость? Она в твоей голове. И в твоих ногах. И повсюду.

Эльга вдруг обнаружила, что, оставаясь на месте, неосязаемая, невесомая, как пушинка, приподнимается вверх, к потолку, а потом скользит еще выше, сквозь брус и доски, и комнату второго этажа, вдоль обмазанной глиной трубы под крышу и – ах! – вырывается в небо.

От высоты покалывало кончики пальцев. Но страшно совершенно не было, потому что и высота, и лавка ощущались одновременно.

Светлая синь распахнулась перед Эльгой во все стороны.

Город Гуммин остался внизу, представляя собой серые, черные, желтые, светлые пятнышки крыш и прорехи улочек между ними. Скобкой вытянулся лекарский приход. Тонкой лентой разделил кварталы речной канал. Мгновение – и все это потерялось за облачным покровом, а вокруг заиграл, запел ветер.

Частицы воздуха закружили Эльгу, увлекая за собой. Выше, выше! Лети, девочка! Полыхнуло, рассыпалось сусальным золотом по покрову солнце.

– Эльга.

Эльга вздрогнула и стремительно вернулась с неба на лавку. Была ли там, вот вопрос. Пальцы вцепились в рамку – не оторвать.

– Садись к столу, – сказала Унисса.

– Да, мастер Мару.

Эльга оставила букет (жадные пальцы пришлось чуть ли не уговаривать) и пересела к тарелке, на которой дышал жаром кусок пирога.

– Горячий, – сказал Фаста, усаживаясь наискосок.

– Бери молоко, – сказала Унисса.

Эльга подтянула кружку.

– Мне тоже молока, если можно, – сказал Фаста. – В Гуммине хорошее молоко. А пиво как раз варят плохое.

Привстав, он приподнял кувшин и отхлебнул прямо из него.

– Ило, – с укоризной произнесла Унисса.

– Ой! – рассмеялся Фаста. – Проказничаю! А ты меня любишь! Любишь! Умница.

– Люблю, – сказала мастер.

– Представляешь? – обернулся к Эльге сумасшедший. – Кто я? Кто она? А человеку большего и не надо.

Он отхлебнул снова, поставил кувшин, но почему-то не сел.

– Иногда, – тихо сказал Фаста, – я вижу время после своей смерти. Это странное ощущение. Словно я пророс всюду и нахожусь везде. Словно глаза, как чирьи, выскочили по всему телу. Все чешется. – Он нахмурился и потянул носом. – А чем пахнет?

– Пирогом, – сказала Унисса.

– Да?

В этом возгласе было столько искреннего удивления, что Эльга рассмеялась.

– Это не смешно, – сказал Фаста. – Надо срочно что-то делать!

– Что? – спросила Эльга.

– Есть!

Фаста схватил свой кусок и умудрился целиком запихать его в рот. Щеки его округлились, по бороде проложил дорожку сладкий яблочный сироп.

– М-м-м, – замычал Фаста, тяжело ворочая челюстями.

– Не лопни! – фыркнула Унисса.

– Он видит будущее, – сказала Эльга. – Он уже не лопнул.

Фаста затрясся, беззвучно хохоча, и закивал.

Пирог был замечательный, вязкий и воздушный одновременно. Эльга кромсала его ложкой и глотала вместе с запахом. Очень хотелось взять его разламывающееся горячее тело руками, но она постеснялась. Яблочные дольки таяли во рту.

– Вкусно? – спросила Унисса.

– Очень!

Эльга языком слизнула каплю в уголке губы.

– Завтра набьешь по памяти.

– Ага. Яблоневый лист и медуница.

– И пшеничный колос, – сказала Унисса.

– А какая разница? – спросил Фаста, дожевав свой кусок.

Мастер, подавшись, толкнула его в плечо.

– Молчи уж!

– Молчу.

– Ешь!

Фаста округлил глаза.

– Еще?

Ах, это было незабываемо!

Эльга, смеясь, едва не клюнула носом остатки своего пирога. Кончик носа, кажется, даже сделался чуть-чуть влажным и сладким. Отпитое только что смешливое молоко тут же брызнуло через ноздри.

– Пыф-ф!

– Недурно.

Фаста, скосив глаз на Эльгу, глотнул из кувшина и, не выдержав, тоже прыснул с надутых щек. Белые молочные капли взлетели вверх и просыпались на него дождем.

– Вот вы свинтусы! – сказала Унисса, отодвигаясь от стола.

– Оно… само, – простонала Эльга.

С подбородка у нее капало.

– А то! – подтвердил Фаста, вытерев лицо рукавом. – Молоко коварно. Только наберешь в рот, оно – раз! – наружу.