– Убираться вам надобно поскорее, до весенней распутицы. Она тут раньше настает, чем у нас.

В комнатенку вошел Петруха, но как вошел? Словно бы в дверную щель просочился и сразу забился в угол. Глаза опущены, вздохи – словно у помирающей коровы. Ивашка посмотрел на него с любопытством: это что еще за хворь прицепилась?

О том, что Петруха не отказался бы оскоромиться, Ивашка знал: во время путешествия товарищ пытался подластиться к Анриэтте, но она не желала замечать его намеков.

Шумилов не обратил внимания на вздохи, а хмуро повторил то, что уже сказал Ивашке: пора собрать пожитки.

– Как это – уезжать?! – возмутился Петруха. – Никуда я не поеду, хоть убей!

– Поедешь, коли так велю.

– Не поеду.

Ивашка даже испугался.

Самого его служба в Посольском приказе приучила к повиновению. Но Петруху жизнь воспитала иначе. Он вырос на севере, среди корабелов и моряков. До поры он смирял свой упрямый, не хуже шумиловского, норов. Но в Петрухиной способности устроить бунт Ивашка не сомневался. Была у них пора, когда редкий день обходился без стычки, она миновала, но не потому, что Петруха так уж присмирел. Просто они в конце концов сдружились.

– Не поедешь – пеняй на себя, – тихо сказал Шумилов. – И будет об этом.

Петруха с тревогой взглянул на Ивашку, тот незаметно приложил палец к губам. И потом, когда Шумилов лег спать, оба тихонько вышли во двор – вроде как по нужде. Там Петруха узнал, что придумал начальник.

– Вон оно что. Ишь, проклятое чадушко…

– Так ведь если по законам – его казнить надобно за измену.

– А как ты его в Москву к кату доставишь, чтобы казнил? Шумилов прав: придется, пока еще каких бед не натворил.

– Да и пусть бы натворил! Шумилова схватят, будут пытать, об этом ты подумал?!

– Ты его спроси – он сам об этом подумал?

– Ты ж его знаешь… Ваня, нужно предупредить Анюту.

– Кого?

Ивашка еще не знал, что в перерывах между поцелуями Петруха называл Анриэтту этим ласковым именем.

– Оставим ей письмо у Домонтовича.

– И что она тут может поделать?

– Удержать олуха в замке! Они же знакомы, они в Царевиче-Дмитриеве видались. Чтобы наш Арсений Петрович да из-за такого дерьма погибал?..

– Ну так олух первым делом на нее донесет!

Ивашка с Петрухой замерзли – выскочили ведь в одном исподнем, – но ничего путного не придумали.

Анриэтта же в это время, тайно вернувшись в замок, изучала список. Имена были, с одной стороны, знакомые, а с другой – мало ли в том же Кракове Ковальских, Шиманских и Новаков? Даже если рядом с Тадеушем Ковальским – Иероним Ковальский, в Речи Посполитой наверняка с полсотни таких Тадеушей и таких Иеронимов наберется.

Но одно имя заставило ее задуматься. Человека по имени Ян Пасек она знала – он служил при дворе, но не покоевым, а в ином чине (в польских труднопроизносимых чинах она пока что путалась).

Если Янеку Мазепе нужен список, в котором имеется Ян Пасек, то что это значит?

Эти люди – его сторонники или его противники? Скорее всего, противники, но в каком деле? И что такое вообще этот юный Янек Мазепа? Для себя ли ему нужен список, или же кто-то стоит за его спиной? Использует он Ордина-Нащокина-младшего только как средство переноски шапки с места на место, или в интриге нашлось место для перебежчика? То-то обрадуется тогда пан Мазепа, если Шумилов этого перебежчика заколет…

И Анриэтта вспомнила, с каким лицом говорил Шумилов о Воине Афанасьевиче.

Он не спугнуть перебежчика решил, нет… Он уже в тот миг знал, что убьет бедного олуха. Убьет, зная, что скрыться не удастся. Предатель, конечно, заслуживает смерти, но не такой ценой!

Анриэтта порадовалась, что не сказала, в которой именно корчме заседает Ордин-Нащокин-младший. Конечно, московитам может повезти, и они сразу наткнутся на жертву. Но они могут обойти пять или шесть заведений, прежде чем встретят воеводского сына.

Если бы грянул гром среди ясного неба и поразил его, Анриэтта бы не стала плакать. Случайная смерть Ордина-Нащокина-младшего сразу бы освободила всех. Но на гром было мало надежды. Следовало что-то предпринять.

И Анриэтта пожалела, что рядом нет Денизы. Обычно они вместе придумывали всякие сложные ходы и ловушки.

Спасти Шумилова можно было только одним способом – прекратить хождения воеводского сына в корчму на Доминиканской улице.

Если послать ему записку, он может показать эту записку тому, кто его посылает, – Мазепе. Мазепа расскажет человеку, который стоит за его спиной. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Если самой потихоньку сказать воеводскому сыну несколько слов, он до смерти перепугается, обнаружив, что женщина, выполнявшая поручения его батюшки, вдруг оказалась в Вавельском замке. О последствиях лучше не думать.

Воспользоваться тем простаком, которого Ордин-Нащокин-младший потащил с собой? Итог будет такой же – простофиля сразу же выдаст Анриэтту…

Оставить все как есть нельзя – погибнет Шумилов.

Она не любила этого человека, он был не таков, чтобы его любить. Но он успел стать своим – без всякой амурной подоплеки. Он был по-своему добр с Анриэттой и Денизой, он был строг и неуступчив – это раздражало, но в нем чувствовалась настоящая сила духа. Ивашка – тот ради любви к Денизе мог совершить подвиг, да и совершил, когда спас обоих лазутчиц и доставил их в Кокенгаузен. Но той внутренней силы, что у Шумилова, в нем не было. Петруха – тот горяч и упрям (тут Анриэтта усмехнулась, вспомнив его поцелуи), но и он уступает Шумилову. Они не смогут удержать своего начальника. Попытаются, но не смогут.

Анриэтта распустила шнуровку, вышла из юбки, разделась до сорочки и села перед маленьким настольным зеркалом. Нужно было причесаться на ночь. О волосах она всегда очень заботилась. Достав гребень из слоновой кости, она расплела светлые косы и стала медленно расчесывать сперва правую половину перекинутых на грудь волос, потом левую. И тут сильно недоставало Денизы. Горничные не умели так плавно, так умиротворяюще проводить гребнем по волосам. Если бы тут была Дениза! Анриэтте удалось бы впасть в полудрему, забыться, уплыть. Но Дениза осталась в Москве – и все приходилось теперь делать самой.

Что бы присоветовала Дениза, чтобы спасти Шумилова?

Анриэтта вспомнила его лицо – сухое, невыразительное, вспомнила тусклый ровный голос. Иногда ей хотелось дать этому человеку хорошую оплеуху – чтобы хоть так оживить его.

Гребень легко шел по расчесанным волосам, и Анриэтта подумала, что нужно приказать горничным приготовить раствор ромашки – после мытья головы им хорошо полоскать светлые волосы… чтобы оживить цвет…

Сообразив, отчего мысль сделала такой причудливый скачок, Анриэтта опять усмехнулась. И поняла, что бы могла посоветовать Дениза.