неудобно: в его взгляде читалась растерянность. Я подошёл и протянул ему руку. Он благодарно принял мою помощь и поднялся, отряхиваясь. Мы посмотрели на чемодан. Жорж вздохнул, но потом вдруг улыбнулся.

— Чепуха какая-то, — Лаваль толкнул ногой небольшой кусок разбитого кирпича — тот отлетел на пару ярдов, настраивая парижанина на философский лад, улыбка исчезла. — Труха вещей. Если бы бомбардировщик пролетел ещё каких-нибудь пять секунд и сбросил бы бомбу чуть позже, чемодан бы валялся около бомбоубежища, меня бы не было, и никакие вещи мне были бы не нужны. Никакие.

— Ну, что ты заладил: бы, бы, бы, — я поднял чемодан, кое-как закрыл его и протянул Жоржу. — Не стоит так пренебрежительно относиться к белью и туфлям, — я усмехнулся. — Жизнь не окончена, и тебе ещё понадобится чем-то прикрывать свою наготу. В конце концов, ты должен быть одетым перед женой, хотя бы днём.

Я опустился до банальной пошлости: «Но надо же как-то его поддеть».

— М-да-а, — он вырвал чемодан, поморщился. — Идём скорей.

Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж. Достигнув желанной двери, я постучал. Снизу слышалось тяжёлое дыхание — за мной поднимался Жорж. Ждал недолго — парижанин даже не успел подняться — как за дверью послышались лёгкие шаги, она распахнулась, и на пороге появилась Надэж. Секунду она смотрела на меня — сумрак лестницы и коридора не позволил сразу узнать меня — но разглядев моё лицо, она вскрикнула и бросилась мне на шею.

— Викто́р, ты вернулся! — я почувствовал на щеке поцелуй.

В это мгновение я стал самым счастливым человеком на земле, мне хотелось, чтобы это чувство никогда не проходило. Но это было всего лишь мгновение. Ради таких мгновений пишутся стихи, песни, снимаются фильмы, однако в жизни это только краткий миг, исчезающий в мелочах повседневности. Приближающееся дыхание Жоржа за моей спиной прогнало волшебство мгновения — на этот раз «упал» уже я: упал с пьедестала Феба де Шатопера. В тот момент меня охватило греховное желание, о котором не признаюсь даже на исповеди, — сделать рывок спиной назад и опрокинуть своего спутника вниз, чтобы он исчез. Постыдное желание, кстати.

Отступил на шаг в сторону и махнул руками на Жоржа.

— Мадам Надэж, посмотри, кого к тебе привёл, — воскликнул деланно-радостным тоном.

Конечно, она сразу его не узнала, пытаясь рассмотреть в сумраке фигуру с каким-то ящиком.

— Давай, Жорж, — помог я ей.

— Жорж? — она прижала руки к груди, но потом, осознав смысл происходящего, кинулась вперёд. — Жорж!

«Главное не превращаться в аббата Фруа», — саркастическая мысль мелькнула в голове, хотя причины для этого у меня появились.

Теперь Надэж повисла на шее Лаваля, осыпая его лицо поцелуями и повторяя: «Жорж! Жорж!» Он выронил чемодан — тот опять открылся, но никто не обратил на это внимания (в этот момент только я пожалел его — чемодан, конечно: «Досталось же тебе сегодня на этом острове, приятель»). Лаваль подхватил жену за талию. Она подогнула ножки.

«Как в слащавых голливудских мелодрамах, — поморщился я, но тут же одёрнул себя. — Настоящая жизнь, даже растиражированная в штампах, не становится от этого фальшивой».

Пока они занимались сами собой, мне удалось рассмотреть девушку со стороны. Надэж была одета в мешковатое форменное платье тёмного цвета с белым фартуком, на её пышной причёске покоился белый чепчик с крестом — униформа медицинской сестры. Я вспомнил о том, что Надэж изучала в Парижском университете сестринское дело, поэтому нетрудно было догадаться, что она, скорее всего, работает в каком-то госпитале.

Наконец, первый порыв воссоединившейся пары прошёл. Надэж увидела валявшийся под ногами чемодан.

— Но твои вещи, Жорж? — девушка уже стояла на ногах, сокрушённо прижимая ладони к щекам.

— Какие вещи, Надэж? — Лаваль подхватил её на руки, попытался закружиться с ней, но крошечная лестничная площадка не позволила это проделать — пришлось ему просто покачать её. Она заливисто смеялась, снова обняв его за шею. Я понял, что кто-то здесь лишний: и это был даже не чемодан.

— Мне пора, — вырвался у меня наигранный вздох.

— Останься, Викто́р! — Надэж откинула голову назад. Наверное, она счастливо улыбалась в темноте.

— Да. Останься! — поддержал её смеющийся Жорж, но я их уже не видел: мои ноги уносили меня вниз.

Оглянувшись, я выкрикнул:

— Мне пора! Если что-то понадобится, вы знаете, где мой дом.

Что они ответили, не слышал — я выкатился уже на улицу. Да и ответили ли они?

Яркий солнечный свет отрезвил меня: «Наваждение, глупое наваждение, — я потряс головой. — Во всём виновата темнота и воображение. Хотя и порция виски из бутылки Папаши Гийома могла сыграть свою коварную роль, — оставалось только пожать плечами. — Побочные эффекты».

Объяснив таким образом своё поведение, направился на поиски Найдин — в «Кафе у бухты». Куда же ещё?

Насвистывая песенку «Бум» — сейчас у меня это получалось веселее — я отправился на набережную. Прошёл через тоннель в крепостной стене и оказался на берегу, рядом с кафе. Сто метров — и передо мной запертая дверь заведения: ставни закрыты, столики и стулья убраны, кругом никого. Война. Мой взгляд потерянно скользил по облупленной двери, зачем-то дёрнул за ручку — на пальцах осталась пыль. Встряхнув руки, отправился назад. Где её искать? Спрашивать у прохожих, не знают ли они официантку Найдин из «Кафе у бухты»?

В туалетной комнате её вещи, вечером она должна вернуться. Вернуться? Осыпавшиеся в некоторых местах стены тоннеля тревожно напомнили: «Сколько времени там висят её вещи?» В памяти всплыли слова Лаваля: «Чемодан бы валялся на земле, меня бы не было, и ничего мне уже не нужно».

Вышел из тоннеля, хруст осколков стекла под ногами, редкие прохожие — озабоченность на лицах, нервозность в движениях, настороженные взгляды в небо. Порывы ветра гоняли по мостовой щепки. Мне казалось, что в атмосфере царила обречённость перед неизбежным. Верить в это не хотелось. Может, поэтому так тянуло увидеть вечно жизнерадостную Найдин — ей подвластно невозможное: вдохнуть радость жизни не только в меня, но и во весь остров. В моём воображении рисовались картины уютной болтовни с забавной южанкой в комнатке с рыжим котом… Комнатке… «Вот идиот! — хлопнул себя по лбу. — Ну,