конечно. Как же я не сообразил. Надо сходить к мадам Марго — хозяйке квартиры. Она уж всё знает!»

Торопливо направил свои шаги к дому, где проживала мадам Марго, благо он находился недалеко. «Испытание номер три, — нервно зачесались ладони, но я тут же попытался себя успокоить, вглядываясь вдаль. — Удача должна сопутствовать мне».

Наконец, показался дом, где проживала мадам Марго — у меня вырвался вздох облегчения. Через три минуты уже стучался к ней в дверь. «Со мной удача…»

Глава 3. Боль

Никто не открывал. За дверью тишина. «Не удачно?» — пожал плечами и развернулся, чтобы уйти, когда услышал шаркающие шаги. Я остановился. Вскоре дверь распахнулась, на пороге стояла мадам Марго.

— Здравствуйте, мадам, — я растянул улыбку во всё лицо.

Старушка сразу меня узнала. Всплеснув руками, она затараторила:

— Викто́р, вернулся! Проходи, проходи.

Она схватила меня за руку и потащила внутрь, я не сопротивлялся и через мгновение оказался в её маленькой чистенькой квартирке. После моего последнего посещения хозяйки моего жилья в её гостиной ничего не изменилось: всё тот же старый буфет с фужерами, комод в углу, обеденный стол, пара кресел, на стене большая фотография в рамке — усатый важный мужчина, рядом небольшое фото улыбающегося темноволосого парня в рубашке с расстёгнутым воротом. Я уже знал, что это сын, уехавший в Австралию, и покойный муж мадам Марго. И, конечно, белые вышитые салфетки повсюду.

Я открыл рот, чтобы озвучить цель своего визита, но бойкая старушка не дала мне этого сделать.

— Викто́р, очень хорошо, очень хорошо, что ты пришёл, — она суетливо усадила меня в одно из кресел. — Ты вернулся из плавания?

Попытался ответить, но она тут же перебила меня.

— Очень хорошо, что цел и невредим, — она погладила меня по плечам, как будто проверяла, что со мной, действительно, всё в порядке.

Моя новая попытка что-то сказать была снова пресечена.

— У меня есть прекрасный медовый ликёр. Святая Дева Мария берегла его специально для тебя, — она перекрестилась и улыбнулась, резко выделились морщины вокруг её сияющих глаз.

Я расслабился и больше уже не пытался изменить ход разговора, точнее говоря, монолога хозяйки. На столе появилась пузатая бутылка с напитком тёмно-жёлтого цвета (тут же вспомнил рабочих-муравьёв в порту — улыбнулся), пара маленьких стаканчиков, ломоть ноздреватого мальтийского хлеба и порезанный кусок козьего сыра (вспомнил о корабельной козе — опять улыбнулся).

Мадам Марго разлила тягучую жидкость по стаканам. В воздухе запахло ладаном (мне так показалось), напоминая о православных церквях в Париже и Ницце, о родителях… Встряхнул головой, пытаясь сбросить нахлынувшие ассоциации. Откровенно говоря, я соскучился по простым продуктам: консервы и сухари изрядно поднадоели во время плавания. Жгучий, но приторно-сладкий напиток пробежал по языку. Откинулся на спинку кресла: ощущение приятной расслабленности, сдобренное вкусом полей самой Мдины, пробежало по телу. Мадам Марго внимательно наблюдала за моей реакцией. Очевидно, она была довольна. Наверное, на моём лице отразилась целая гамма удовольствий. Пара глотков, потом кусочек сыра: «Всё не так плохо как может показаться». Волна оптимизма прокатилась по мне вместе с напитком.

— Мадам, народ, делающий такой ликёр, непобедим, — польстил хозяйке, но вполне заслуженно.

Мадам Марго довольно улыбнулась.

— Мы сегодня наблюдали бой наших истребителей с фашистами, — продолжил я, — они прогнали макаронников, как щенков.

Улыбка на лице женщины потухла, она вздохнула, опустила глаза на стол, придвинула ко мне хлеб, как будто собираясь с мыслями.

— Сегодня очень спокойный день: всего лишь одна утренняя бомбёжка, — она подняла на меня глаза. В них появилась тревога, но мне так не хотелось затрагивать причину (причина всех наших поступков и настроений в последние месяцы одна — война, и говорить об этом лишний раз не было никакого желания). Мадам Марго продолжила: — Фашистам противостоит только три самолёта. Как только они могут биться с этими армадами? Мы верим, что их защищает сама Мадонна. Нашим защитникам даже присвоили имена: «Вера», «Надежда», «Милосердие».

— Только одно звено? — у меня открылся рот от удивлёния, а взгляд остановился на собеседнице.

— Что? — не поняла хозяйка.

— Только три старых истребителя? — я не мог поверить в правдивость её слов.

Она кивнула.

— Да, пока только три. Говорят, что их забыли при эвакуации флота.

Мой взгляд растерянно бегал по кружевным салфеткам на столе.

— Это невозможно, — пробормотал чуть слышно.

Но осознать до конца эту информацию не успел, как нашу беседу перебил усилившийся голос диктора из громкоговорителя, висевшего на улице. Мы прислушались, одна створка окна была открыта. Его загробный тон явно не сулил ничего хорошего: «Внимание. Последние новости. Внимание. Последние новости…»

По мне пробежал холодок: ничего приятного от таких сообщений я не ожидал. А дальше прозвучал рассказ о «похоронах Франции»: около Компьена на встрече Гитлера и генерала Хюнтцигера был подписан акт о капитуляции Французской республики перед Германией.

«…по условиям которого Франция обязуется…» — продолжал говорить ледяной голос из динамика, но я уже не слышал его — смотрел в окно: серый дом напротив, синий балкончик, закрытые ставни.

Первая мысль, мелькнувшая сквозь нахлынувшую апатию: «Как у нас во Франции… Франции? Теперь той Франции нет. Там маршируют немцы». Перевёл взгляд на мадам Марго. Она сочувствующе смотрела на меня. Наконец, произнесла:

— Мне очень жаль.

Почувствовал неловкость. Мне даже стало стыдно. За что? Ведь я ничего не сделал. Только был французом. Стыдиться, что я француз? Ведь мы — французы — мы сражались. Но интуитивно понимал… нет, ничего не понимал, и не хотел понимать. В моей голове начали кружиться взаимоисключающие мысли. Как мог, я постарался избавиться от них, сознавая, что они вернутся ко мне с удвоенной силой. Пусть, но это будет потом, не сейчас.

— Ничего. Этого следовало ожидать, — ответил я, как можно спокойнее, даже изобразил стоическую улыбку.

Мадам Марго нерешительно смотрела на меня, не зная, что сказать.

— Теперь Вы не сможете вернуться домой? — наконец, вымолвила она.

Что ей ответить? Ведь кто-то же вернулся домой под оккупацию («Кто-то? Да все, все вернулись!» — что-то взорвалось