— Почему вы молчите, Всеволод?

— Извините, задумался.

— Может, вам кажется, я много попросила? Так я пока только предлагаю. Я не жду от вас ответа сразу. Подумайте с мамой пока что и как, я попозже еще позвоню.

— Хорошо.

— Поймите, других вариантов просто нет. Нам друг без друга никак.

— Я понял вас.

— Мне чужого не надо. Но и свое я раздаривать не собираюсь, — запустила она на пробу коготок, — вы, считай же, пришли на все готовенькое, так? И вам без меня ее не победить. Подумайте.

— Прошу прощения, мне нужно закончить работу.

— Кстати, мне бы встретиться с вашей мамой, поговорить и с ней.

— Зачем? Я ей все передам.

— Нет, вы меня неправильно поняли. Я не буду на нее давить. Так, просто чтобы познакомиться, — поняв, что неуклюже увязла в своей фразе, она оборвала ее.

Я соврал, что де-юре владельцем квартиры значусь я, и ее желание знакомиться с мамой, кажется, стало менее острым.

Ольга была мне не нужна. Зинаида уже почти месяц принимала «Флурпакс», и я уже решил, когда дам ей «Х…мин» — вскоре после Нового года. В суматохе праздника мне будет легче совершить преступление. Городу станет не до меня и Зинаиды. Кругом будут сновать, крича и взрывая хлопушки, пьяные люди, мало что замечающие вокруг себя. Все будут оживлены, радостно-озабочены. Все, кроме меня. Скорая, одуревшая от участившихся вызовов, без энтузиазма откликнется на еще одну — неинтересную, тусклую смерть.

— Ну, ладненько, не буду вас больше беспокоить, — преувеличенно сердечно попрощалась Ольга, — я рада, что у нас теперь… взаимопонимание. Будем дружить. Вы уж подумайте над тем, что я сказала.

Я обнаружил, что павильон уже практически пуст, но решил еще немного поработать. У меня давно уже не болела голова так, как сегодня.

Я не хочу делиться с Ольгой. Не знаю, как объяснить, но это точно не жадность. Просто все давно уже решено. Даже организм, кажется, уже работает как-то по-новому. Я будто окостенел внутри. Стал шахматной фигурой — ладьей. Хожу только по прямой, шага наискосок сделать не смогу. Может быть, если бы эта Оля появилась раньше, я бы и пошел на попятный. Сейчас же — точно, категорически — нет. Главное, чтобы она не разыскала мой адрес и не заявилась домой. Цеплючая баба, и чувства такта ноль. Я даже пытался поставить себя на ее место — не получается. Одно раздражение, а больше никаких чувств. Наверное, я и правда окостенел.

Про вчерашний инцидент мама благоразумно молчала, лишь сказала туманно, обращаясь в нутро кастрюли: «Может, и правда открою теперь свое дело…» Лера ушла в ателье. До нашей с ней обособленной жизни осталось всего недели три-четыре. Мать ходила по квартире как неприкаянная, и я предложил ей почитать что-нибудь, коли уж нечего шить, но она нахмурилась: «Ну, кое-какие заказы-то я прихватила. Что я, совсем, что ли, из ума выжила — взять и все подарить ей?» И долго еще хмыкала в своей комнате, как будто я сказал глупость.

За образец человеческой воли мама всегда почитала какого-то своего ветхозаветного родственника Савву — то ли двоюродного, то ли троюродного брата ее прапрадеда. Савва был, если можно так сказать, заурядным петербургским дворянином и никак не сверкнул ни в искусстве, ни в делах. Был владельцем квартиры на Гороховой улице и средней руки имения под Петербургом. Но он подарил нашей семье легенду, которой не было равных. Мать рассказывала ее хоть и смеясь, но с чувством плохо скрываемого уважения, меня же эта история наполняла ужасом. Легенда была в равных долях невообразимая, трагичная и омерзительная.

Савва был человеком довольно обеспеченным, и накануне революции, чуя своим носом (который мне не доводилось видеть, поскольку Саввины фотографии не сохранились, но я всегда воображал его тонким, с нервными ноздрями) ветер злых перемен, вложил свои деньги в несколько крупных бриллиантов. Камни он планировал вывезти за границу, где думал провести (подозреваю, что счастливо) остаток своих дней и, возможно, даже и обзавестись семьей. В России взгляд Саввы не пал ни на одну из женщин, хотя было ему уже ощутимо за сорок.

Революция пришла раньше, чем он думал, и застала Савву врасплох. От открытой, с шиком поездки пришлось отказаться, и Савва стал планировать тайный отъезд. В эти дни и случилось у него нервное расстройство. Он боялся, что придут большевики и отнимут его драгоценности, а самого Савву расстреляют. Страхи эти были столь сильны, что, находясь уже в полном душевном расстройстве, в один из вечеров, чтобы обезопасить свои камни, он проглотил их. В этот же вечер от стресса и полного нервного истощения Саввины ноги разбил паралич. Почти сутки пролежал он у дверей своей квартиры, не имея возможности дотянуться до замка и безуспешно призывая на помощь. Никто к Савве не пришел. Прислуга давно уже от него разбежалась. В положенное время естество взяло свое, и Савва сделал у дверей то, что не мог не сделать. Бриллианты покинули его организм, и положение Саввы стало еще более уязвимым. Руками, которые, слава богу, еще шевелились исправно, он выковырял их (на этом месте обычно появлялась пара подробностей самого мерзостного толка, которые, уверен, мать домыслила самостоятельно). С камнями в руках Савва стал размышлять, как быть дальше. Вся вода, какая была в его жилище, находилась ощутимо выше уровня, до которого он мог дотянуться, и вымыть камни не было никакой возможности. Пометавшись (если можно так сказать про человека, который может только ползать), по квартире, Савва не нашел ничего лучшего, как обтереть камни одеждой и снова съесть их.

На этом месте мама победоносно обводила глазами слушателей (этой легенды она, как и прочих наших легенд, тоже нисколько не стеснялась). Меня же неизменно передергивало от отвращения так, что вздрагивала не только щека, но и плечи, живот. Соль этой дурно пахнущей истории заключалась в том, что стоило Савве повторно проглотить свои драгоценности, как пришли те самые большевики, которых он так опасался.

И все закончилось как в сказке, благополучно. То ли вид свежей кучи на полу привел чекистов в изумление, и они сжалились над несчастным, всеми брошенным калекой, то ли спохватились какие-то высшие силы, но, проведя дома у Саввы обыск и ничего не найдя, они отвезли его в больницу! Мамин предок не только вылечился, но и сумел все же удрать от советской власти со всеми своими бриллиантами. И прожил за границей ту самую счастливую жизнь, которую планировал. Этот Савва стал для мамы героем, мифологическим суперменом, и она вспоминала о нем во время застолий и в минуты душевных терзаний. «Из любой ситуации есть выход, — говорила она, — вот, взять хотя бы Савву…» Я затыкал уши, но все равно слышал ее веселый смех.

* * *

Тост, в котором упоминался Савва, мама, конечно же, произнесла на Новый год.

— Прорвемся, дети мои. И не из таких ситуаций люди выбирались. Вот, взять хотя бы Савву…

Я сделал вид, что плюю под стол от отвращения, Лера выслушала напутствие с фальшивой улыбкой. Хотела казаться вежливой, хоть и знала уже эту сказочку про Савву не хуже меня. Прохладное перемирие, установившееся между мамой и Лерой, давало себя знать во всем, и во время застолья каждая чутко следила, чтобы другая не перетрудилась, не сбегала больше раз на кухню, чем вторая.