задумчиво оглядел стены, почти не видимые из-за обилия насекомых, но затем всё равно попрыгал ещё немного, неся несусветную чушь. Меня игнорировали. Поэтому я прекратил концерт, оделся да принялся рыться в оставленном мне «наследстве», более дотошно разбирая сохранившиеся ингредиенты. Может их хватило бы на какую-нибудь шутиху, кто знал? Однако разбор привёл меня в полное недоумение. В закрытых глиняных горшках оказалось очень много редких и опасных веществ. Я завороженно перемешал веточкой желчь криксы, взвесил на весах, где гирьками служили камушки, кристаллизованную слюну горгулии, перебрал чешуйки василиска и, открывая новую банку, основательно задумался.

Откуда подобное богатство появилось у Бронта, если меня даже «травку пощипать» не выпустили? Этот маг интриговал меня всё больше и больше!

Я заколотил в дверь. Моё любопытство требовало немедленного удовлетворения.

– Эй! Откройте, откройте!

– Чего тебе? – хмуро осведомился стражник, даже не думая отпирать замок.

– Расскажите мне про Бронта. Хоть что-нибудь!

– Сказку на ночь захотел? – ключ заскрежетал в скважине и вскоре я увидел недовольную помятую рожу охранника. – Ну счас будет тебе сказочная жизнь!

Он выпихнул меня за шиворот из дома и, грозя дубиной, погнал в сторону шахт. Но до них самих мы не дошли. Остановились возле огромного куска скалы, огранённого в виде пламени и полированного с обеих сторон. На этих гладких поверхностях были изображены свитки с теми длиннющими заповедями, которые блюдут только блаженные. А из-под низа скульптуры тянулись во всех направлениях несколько коротких, но толстых цепей, заканчивающиеся ошейниками с шипами вовнутрь. Один из них и закрепил на мне охранник.

– Поночуй-ка на свежем воздухе, – хмыкнул он. – Кажется, как раз дождичек собирается.

Глава 8

Довольный своей задумкой надзиратель, насвистывая весёлую песенку, отправился в ближайший барак, возле которого отчаянно резались в карты. Я же мрачно поглядел на ещё одного такого же «счастливчика», что и я.

– О Бронте что-нибудь знаешь?

Мой компаньон – добродушного вида дядька в летах, судя по всему, был основательно слеп. Он, щуря глаза, постарался всмотреться в моё лицо, но сгустившиеся сумерки ему помешали, хотя между нами было от силы метра три. Однако ему всё равно захотелось поточить лясы. Он прошамкал ввиду отсутствия множества зубов.

– Слыхал, маг такой здесь был. Ещё слыхал, что целительствовал он отлично… А сейчас заместо него какого-то некромансера привели. Убивает гадина всех без разбору!

– Значит ничего-то ты не знаешь, – заключил я и обижено добавил. – Идиот.

Дядька откровенно рассвирепел, дёрнул цепями, но я видел, что ему до меня не добраться, а потому остался преспокойно сидеть. От нечего делать даже прочитал заповедь на свитке от начала до самого конца, после чего презрительно хмыкнул. Звёзды меж тем проявились на небосклоне ярче. Их свет даже пробивался через набежавшие облака. Далёкий гром и прохладный порывистый ветер говорили, что вот-вот взаправду пойдёт дождь.

– Молодой ты, вот и нахальничаешь, – неожиданно миролюбиво сказал дядька. – Веры в тебе в бога нет. Вот обретёшь её, а там и истинная надежда на спасение придёт. Тело сохранить мало. Душа должна в покое пребывать.

– А ты веришь в такой покой?

– Верю и надеюсь… А ты?

Я глянул на небо и почесал затылок.

– Знаю и магичу.

С этими словами я создал воздушный купол, благо инквизитора на меня не было. Первые капли дождя, обрушившиеся с небес так, словно кто-то опрокинул ведро воды, плавно соскользнули с него, оставляя меня и дядьку сухими. Картёжники вот, матерясь, резво вскочили со своих мест. Кто-то сразу убежал в барак, кто-то принялся собирать карты да подбирать с земли мелочь. Их суматоха забавляла меня так же, как и побежавшие по сухой пыльной земле ручейки. Я даже тихонечко по-злодейски рассмеялся, но дядька на это грустно покачал головой и повторил:

– Веры в бога в тебе нет.

Я свысока глянул на него, ибо завсегда недолюбливал глубоко верующих людей. Причиной тому было, что в большинстве своём они вместо того, чтобы создавать свою жизнь своими руками, своим словом или же своим делом умоляли, а по сути нагло требовали желаемое от бога. Словно такое создание было их рабом, на которого можно возложить любую грязную работу… Тогда уж лучше заключить контракт с демоном, чес‑слово! Принцип тот же, но протокол вернее.

Хотя, может, зря я так?

Человечеству без веры выжить почти невозможно, если оно на той стадии соблюдения законов, что в моём мире. Да и у кого из людей действительно есть «покой в душе»? К кому из них можно подойти и спросить: «Слушай, а ты к смерти готов»? Они все суетны, бессмысленны, мелочны. Но благодаря вере хотя бы знают, чем занять себя. Их помыслы действительно становятся возвышенными, чистыми и в чём-то начинают походить на недосягаемые вершины. Такие, что ни одному еретику, как я, никогда не достигнуть. И с этих высот отчего-то происходят самые невероятные чудеса. И кто-то может сказать, что это всего лишь череда случайностей. Кто-то такой же как я. Но теперь я задумался – а не слишком ли она длинна эта череда случайностей? Тысячелетия правильных событий разве не есть магия? И если так, то как тогда можно презирать вымышленного бога? Разве имею я на то право?

Раздумывая над этим, я поднял камушек поострее и принялся выводить на камне, прямо под свитком, собственную вандальную надпись. Получалось из рук вон плохо, и всё же читаемо. При желании любой грамотный человек смог бы разобрать строки, в которые я принялся вкладывать охвативший меня трепет.

Давай поговорим с тобой о боге?

И как не о хранителе миров,

А как держателе святых основ,

Способном унести с чела тревоги.

Давай поговорим с тобой о боге?

Ответь, что чувствуешь ты в миг,

Когда ты ощутимо сник,

Погрязнув в мерзостном пороке?

Давай поговорим с тобой о боге.

Давай, скажи, когда его отверг?

Когда весь свет в тебе померк?

Когда утоп ты в новом роке?

Когда, засунув под язык

И на глаза взложив монеты,

Ты праотцев забыл заветы

И зуб свой обратил вдруг в клык?

На миг я улыбнулся.

Что могло заставить меня написать такие строки в те годы?

Нет, не был я тогда наполнен пониманием, которое позволило бы осудить деяния, совершённые каторжниками.

Может, мне просто захотелось насмеяться над наивной доброй заповедью? Может, моё самолюбие грело, что кто-либо однажды прочитает моё творение и усовестится, устыдится больше, чем от букв на каменном свитке?

Жаль, что я так и не понял своего истинного мотива. Наверное, надо