Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, – удивляется Слава. – Это же твоя была идея. Я бы до такого ни за что не додумался.
– Я этого не помню…
Он смотрит на меня вытаращив глаза. Потом садится за стол и начинает рыться в одном из ящиков. Достает и протягивает мне швейцарский нож со светлой рукояткой. Но я точно помню, что в моем рассказе рукоятка была красной и перламутровой.
– Держи на память! Может, напишешь продолжение истории. Кстати, договор на твой следующий роман уже готов. Но учти, это в последний раз. Не оправдаешь моего высокого издательского доверия, выгоню из литературы на хер!
Рассматриваю нож. Я по-другому его представлял. Настоящий армейский ножик старого образца с алюминиевой рукоятью и минимумом причиндалов. Не боевой, конечно. Но и не игрушка.
– Откуда это у тебя?
– Я уже рассказывал.
Уверен, что он врет. Но зачем? Несколько секунд думаю, открываю основное лезвие и направляюсь к нему. Игумнов смотрит на меня с улыбкой.
– Да брось ты, Кеша! Никого ты не убьешь. Ты даже курицы зарезать не сможешь. Ты давно живешь в своем вымышленном мире, и тебе в нем офигенно комфортно. Твоя совесть чиста. Двадцать лет назад ты родился заново, как Адам. Благодари подонков, которые дали тебе по башке…
– Я переспал с твоей женой на Кипре.
– Знаю, – ленивым голосом отвечает Слава. – Инга мне все рассказала. И я заметил, что у вас было в машине.
– Как же ты после этого с ней живешь?
– Легко! Инга – отличная жена и мать. Немного больная на голову по части секса. С возрастом это проходит.
– У тебя же не прошло.
– Что ты сравниваешь!
Говорить ему или нет о вчерашнем разговоре с Ингой? Нет, не нужно. Да и был ли этот разговор? Нужно срочно встретиться с Мефистофелем. Сегодня же…
– Скажи, – спрашивает Слава, – а ведь Инга тогда тебя сильно завела? Вот же стопудовая женщина! Какой мужик не мечтает о том, чтобы красивая баба сама залезла к нему рукой в штаны. Вот так, без лишних слов, без предупреждения! Не обижайся, Кеша, но тогда, в машине, у тебя было такое идиотское лицо… Мы с Ингой потом до слез хохотали. Да убери ты этот нож!
Моего редактора не удивляет мое решение забрать рукопись. На всякий случай уточняю: «Я забираю не на доработку, а навсегда». Редактор кивает, и я вижу на ее лице плохо скрываемую радость. Я знаю, она не любит мою прозу, но ко мне неравнодушна. Нет, это не влюбленность, она замужем и вроде бы вполне счастлива. Если только бывают счастливые семьи. Я ей приятен чисто по-человечески.
Она возвращает рукопись, уже пестро исчерканную ее замечаниями. Я никогда не оставляю в редакции электронные версии и тем более не посылаю их по электронной почте, как писатели нового времени. Нет, я не боюсь воровства или частичного плагиата. Просто терпеть не могу раньше времени множить сущности.
– А я даже рада вашему решению, – искренне говорит редактор и протягивает мне яблоко. – Угощайтесь!
Мы грызем с ней яблоки. Это вкусно.
– Скажите честно, чего в моей прозе не хватает? – спрашиваю я. – Она бездарна?
Редактор возмущенно машет рукой.
– Нет! Вы талантливый писатель, Иннокентий Платонович! Вы лучший из всех, с кем мне приходилось работать!
– Но вы не любите мою прозу, признайтесь.
– Да, не люблю. Вас люблю, а прозу вашу – нет. Но это ничего не значит. У вас так много поклонников… поклонниц… А я простая рабочая лошадь, которая доставляет ваш ценный груз в приличной упаковке. И это для меня, поверьте, огромная честь.
– Все-таки чего в моей прозе не хватает? Любви? «Вы любили кого-нибудь, поручик?» Не помню, кто это сказал.
Женщина улыбается. Она понимает меня с полуслова.
– Поручик непременно кого-нибудь любил, – говорит она. – Просто он забыл об этом.
Я вздрагиваю. Она не может знать о моей амнезии. О ней знают только три человека – Тамара, Игумнов и Мефистофель. Ах да, еще врачи в больнице, куда я попал после травмы. Но вряд ли они помнят неизвестного пациента, которого привезли на «скорой» с проломленной башкой и который никого не узнавал, даже собственной матери… Об этом не знают ни Вика, ни Максим.
– В вашей прозе мне не хватает вас, – говорит редактор. – Зачем вы себя так старательно скрываете? Вы хороший человек!
– Вы любите любовные романы? – спрашиваю я.
– Нет, конечно.
– Все женщины любят любовные романы, но не все…
– …в этом признаются? Кто сказал вам эту глупость?
– Есть тут одна.
Редактор поджимает губы.
– Я даже догадываюсь, кто она. Будьте осторожней с ней, Иннокентий Платонович! Говорю это вам как женщина, которая кое-что понимает. Вика не та, за кого себя выдает. И Вика очень опасный и коварный человек.
Знаю это и без нее. Знать бы только, кто эта Вика на самом деле.
Мефистофель в своем репертуаре. Дистанционно выписывает мне пропуск, дистанционно заказывает лифт на свой этаж (здесь лифты без внутренних кнопок), дистанционно открывает дверь в квартиру и встречает меня дистанционно, стоя на голове и локтях на специальном коврике.
– Я не вовремя?
– Что вы, Иннокентий Платонович! Как вы можете быть не вовремя? Но уж простите, десять минут придется подождать. Режим есть режим. И вам того же советую. Садитесь, располагайтесь, сделайте себе кофе в кофе-машине и все такое. Коньяка, извините, не предлагаю. Довольно с вас коньячка…
Откуда он знает?
В этот раз Мефистофель со мной бесцеремонен. Просит показать язык. Хмыкает и морщит лоб.
– Вы знаете, что такое палимпсест, Иннокентий Платонович?
– Это когда произведение пишется как бы поверх другого, уже написанного. «Дубровский» – это палимпсест «Ромео и Джульетты».
– Меня не интересуют ваши филологические штудии, – грубо обрывает Мефистофель. – Вы знаете, что такое алкогольный палимпсест?
– Нет.
– Это когда человек после пьянки не помнит, что с ним происходило вчера. Начальная стадия неизлечимого алкоголизма. Еще это состояние называют лоскутной или перфорационной амнезией. Как в одном фильме: «Тут помню, а тут не помню». То, о чем вы мне с такой тревогой рассказали по телефону, называется алкогольным палимпсестом. И это меня сейчас волнует гораздо больше вашей настоящей амнезии. Я вас предупреждал! Я вас…
– Ну, хватит! – говорю я. – Это происходит со мной не только в пьяном состоянии. Этот ваш так называемый палимпсест бывал со мной и раньше, как и у многих выпивающих людей. Но тогда я именно ничего не помнил. А сейчас помню, но не то, что происходило на самом деле. И вообще… Раньше, после травмы, я не помнил того, что было, а сейчас помню то, чего не было.