Вскоре эти древние и нечестивые средства, стимулирующие менструацию, начали действовать, и бедная девушка стала корчиться, словно по ее внутренностям бил огромный кулак. Старуха опустила августу на пол и раздвинула ей ноги, вглядываясь, исследуя и водя туда-сюда расширителем и длинными изогнутыми иглами. Наконец она извлекла вздувшиеся багровые остатки трехмесячного плода, который завязала в запачканные льняные тряпки и бросила в ведро рядом с собой. Вытерев повсюду кровь и убрав следы, старуха сказала в утешение девушке, что зародыш все равно бы не смог жить, поскольку у него оказалась сильно деформирована спина.

Гонория лежала, не говоря ни слова, больше недели. Ее охватывали то полное отчаяние, то печаль, то горечь, хотелось винить во всем остальных, приходили мысли о черной мести. Даже находясь в заключении, она общалась с другими людьми во дворце и вне его, обещая богатые награды в будущем. План августы состоял всего лишь в том, чтобы убить идиота-братца, а Евгения, любовника-раба, возвести на престол на освободившееся место. Трудно разобраться, смеяться ли смелости Гонории или жалеть ее, наивно полагавшей так легко сокрушить империю.

Заговор был раскрыт, августа чуть не лишилась жизни. Валентиниан, одержимый истерической яростью, хотел казнить ее немедленно. Он поклялся, что сделает это сам — булавкой от броши, если потребуется. Галла сдержала сына и убедила отправить свою беспокойную сестру в изгнание куда-нибудь подальше. Евгения, не стоит о том и говорить, осудили на самую медленную и мучительную смерть, подвергнув долгим разнообразным пыткам (особенно — в тех «мужских» местах, которые принесли столько позора императорской семье). Но позвольте не останавливаться на том подробно: некоторые наказания могут быть справедливыми, но не поучительными.

Несколько часов спустя, глубокой ночью, в дверь спальни-тюрьмы августы Гонории постучали. Ее молчание восприняли как знак согласия. Тяжелая дверь отворилась снаружи, и большая серебряная тарелка, покрытая куском малинового бархата, появилась возле кушетки, на которой лежала девушка. Слишком юная и все еще невинная, чтобы подозревать то, что ей следовало подозревать, она наклонилась, отодвинула в сторону ткань и увидела, что там было. Ужасные крики августы слышала половина дворца.

В конце концов, Гонорию, подавленную и с бледным лицом, забрали из спальни-тюрьмы и отнесли в женскую часть, где одели и гладко причесали, словно монашку, а потом отправили под охраной в порт Остия. Оттуда августа отплыла на корабле в Константинополь. И там ее держали фактически как узницу в запертых комнатах в высокой башне императорского дворца Феодосия под неусыпным наблюдением непорочной и никогда не улыбающейся Пульхерии. Гонория оказалась единственной, кто не являлся девственницей среди множества унылых и монотонно поющих богомолок.

Прошло двенадцать долгих лет, когда мир вновь услышал о ней. Но в тот момент невероятный план, давно вынашиваемый в глубине ее ожесточенного сердца, осуществился, месть свершилась: мир сам испытал великие потрясения. Действительно, Западная империя пала, скорее всего, в результате действий Гонории. Никогда не недооценивайте силу красивой женщины, собирающейся использовать свою красоту в качестве силы. Как Елене было суждено принести гибель Трое, так и Гонории — Риму.

* * *

Совсем недавно в Константинополь пришел секретный посланник от некоего Бледы, который называл себя истинным властителем гуннов. Он принес удивительные вести: толстый, жадный до золота старый — вождь Руга погиб на троне от руки таинственного выходца из пустыни, Аттилы, потерянного сына каганской семьи, сейчас ставшего взрослым.

Феодосий узнал об этом и очень обеспокоился. Вскоре император передал об услышанном Галле Плацидии в Равенне, поскольку она могла больше сказать о гуннах. Грубые полулюди-полуживотные, жившие мирно, были почти забыты всеми где-то за границей Паннонии уже целое поколение. Но Феодосий все равно волновался. Было такое ощущение, что новое имя как-то ему знакомо. Еще ребенком довелось слушать рассказы…

В Равенне Галла сама прочитала послание. Такого выражения лица Валентиниан у своей матери еще не видел и удивился.

— Что это? — спросил он. — Мама? Что это?

Галла подняла глаза. Лицо приобрело пепельно-серый оттенок. Императрица казалась пораженной, рассерженной и испуганной одновременно. Сначала она едва ли могла ответить, качая головой и не веря написанному. Наконец произнесла:

— У гуннов новый вождь.

— У тех вонючих всадников с узкими глазами? И что? Что такого? — Валентиниан усмехнулся. — Я слышал, они носят меховые куртки, сшитые из шкур полевых мышей!

— Они не носят шкур полевых мышей, — сказала Галла необычным ровным голосом. — У гуннов доспехи из дубленой кожи. Иногда — из шкур волков, которых мальчики того народа в возрасте двенадцати лет, проходя ритуал посвящения, убивают в дикой местности, вооруженные лишь одним копьем.

— Зачем ты рассказываешь мне это? — спросил Валентиниан. Он сел и скрестил руки.

Видимо, Галла не обратила внимания на сына и продолжала смотреть куда-то вдаль.

Валентиниан почувствовал, как мать начинает сердить его, что было не такой уж редкостью. Она такая… высокомерная. Откуда Галла все это узнала? Да кто тут вообще император?

— Гунны — самые опасные из всех варварских народов, — сказала наконец мать.

— Они счастливо живут у наших границ уже три десятилетия, и ни разу не роптали! — воскликнул Валентиниан. — Неплохой барьер между нами и всей этой ужасной Скифией. Гунны — не наши враги.

— Уже наши, — ответила Галла.

* * *

Аттила сел, поглаживая свою седую редкую бородку, и стал обдумывать, что рассказали шпионы. Его глаза блестели от изумления, в голове одна за другой рождались все новые мысли. Великий гунн засмеялся. Вернее, раздался отрывистый и резкий взрыв хохота.

Сколько слабости! Сколько дыр в казавшейся неприступной римской крепости!

Галла была все еще жива и правила на Западе. Хладнокровное зеленоглазое чудовище, источник мучений и пыток отрочества Аттилы. Этот монстр гонялся за ним по всей Италии, словно хищник, и убил бы как крысу. Но маленький мальчик-крыса, которого Галла хотела уничтожить, скоро вернется. Вот досада-то! Аттила вернется, а императрица задрожит, взглянув ему в глаза. В глаза, видевшие такое… Аттила вернется во главе армии воинов, бесчисленной, как звезды. Ослабленные римские легионы вряд ли смогут противостоять и сражаться.

Галле придется наблюдать, как ее мир гибнет в огне. Зеленые виноградники Мозеля, пшеничные поля Галлии, согретые солнечными лучами оливковые рощи Тосканы — все превратится в пыль. Виллы богачей в Кампании будут сожжены дотла, останутся лишь почерневшие руины. Величественные дворцы и храмы самого Рима, торжественные суды, христианские церкви и соборы — все падет и сровняется с землей, перемешается с глиной, тем источником, который они так высокомерно презирали. Любимая империя Галлы исчезнет под копытами лошадей гуннов.

Теперь пришло время ей об этом узнать. Пора. Как приятно знать, что та хладнокровная зеленоглазая женщина жива. О, как чудесно знать, что она еще жива! И Галле придется встретиться с судьбой лицом к лицу и наблюдать за крахом своей империи.