во многом способствовала неадекватности оценки. Неадекватности, замечу, вовсе не подразумевающей исключение фигуры поэта и его наследия из сферы активного внимания. Его стихи ходили в списках, перепечатывались, заучивались наизусть. Но воспринят был главным образом миф о поэте – без внимательного вглядывания в его индивидуальность. Будучи фигурой, как теперь выражаются, культовой, Мандельштам оставался (и во многом остаётся) загадкой – даже для глубоких аналитиков.

При упоминании о Роальде Мандельштаме неизбежно всплывает мотив Судьбы. Необычность биографии поэта оказывается главным аспектом всякого разговора о Мандельштаме. Судьбы русских поэтов неподцензурного пространства вообще не отличаются тривиальностью, немало и безвременно ушедших – и всё равно Мандельштам среди них выделяется.

Собственно о стихах его обычно говорится вскользь. Называют предшественников: Брюсов, Блок, Анненский, Гумилёв, Маяковский… В текстах о Мандельштаме нередко ощущается некая растерянность, их авторы не могут уловить, в чём особенность его поэтики (смешно было бы полагать список вышеназванных поэтов неким объяснительным рядом: слишком уж они различны). Покойный Виктор Кривулин попытался обобщить данное чувство: «Роальда Мандельштама я просто не застал. Стихи его показались мне несколько архаичными. Сейчас-то я понимаю, что для середины 50-х его поэзия – явление совершенно фантастическое».

В этих нескольких словах сказано в действительности очень многое. Просто следует переключить их смысл из оценочного в аналитический регистр.

«Архаичность» Мандельштама – это иное название для его медиаторской природы. Поколение Кривулина, впитывая художественные открытия предыдущей эпохи, всецело принадлежало новому времени. Мандельштам же принадлежит обоим временам: причём новому, андеграундному – скорее в качестве «культурного героя», фигуры, с которой удобно начинать отсчёт истории великой неподцензурной словесности Ленинграда. «Старому» времени он принадлежал всеми свойствами поэтической личности. А если укоренённый в культуре образ в определённых социальных и политических условиях предстаёт потрясающим воображение, чем-то немыслимым, – то это говорит в первую очередь о запредельном убожестве этих самых социально-политических условий.

Мандельштам, безусловно, по сути своей – один из завершителей грандиозного проекта под названием «русский модернизм». Завершитель не только в силу хронологических обстоятельств, но и чисто типологически. Именно поэтому так устойчив миф о Мандельштаме – ведь он плоть от плоти декадентов, символистов и т. д. с их жизнетворчеством, он встраивается именно в эту парадигму – а не в социопатологию послевоенной богемы. Именно поэтому столь стилистически различны «повлиявшие» на него авторы: Мандельштам завершал не ту или иную поэтику, а общемировоззренческий сверхметод эпохи, называемой Серебряным веком.

Метафорически можно описать это так: Роальд Мандельштам оказался «агентом влияния» Серебряного века в веке Бронзовом. Он, как инородное тело, воздействовал на окружающую его культурную реальность – но сам принадлежал иному набору кодов и смыслов. Отсюда – ощущение «странности» этой фигуры.

Безусловно, та система координат, в которой он существовал как человек и поэт, включала гораздо более обширный набор идей и символов, нежели собственно мир русского модернизма. Безусловно, значительная часть повторяющихся в стихах Мандельштама сюжетов и мотивов заданы европейской, а не отечественной культурой, – но эта заданность пропущена через механизм превращения Иного в Своё – тот самый механизм, что некогда был обозначен как «всемирная отзывчивость». Мандельштамовские гёзы или менестрели – это не дешёвые аллегории в бардовском духе, но закономерное следствие укоренённости в мировой культуре (а не в выморочном быте).

Можно, конечно же, говорить об эскапизме подобной позиции, – но это было бы упрощением. В стихах Мандельштама есть не только герои иных времён и культур, но и природный мир, и весьма насыщенное пространство города.

«Наивность», «романтизм», обыкновенно приписываемые стихам Мандельштама, на деле оказываются всего лишь аскезой. Постоянное балансирование на грани возвышенного и гротескного, тотальная демонстрация двоемирия, как лежащие в основе символистского и постсимволистского мифа, так и необходимые Мандельштаму в качестве основания его собственного метода, могли быть сохранены во всей своей силе и подлинности лишь при отказе от рефлексии. Всякая рефлексия потребовала бы от поэта двигаться в направлении той или иной радикальной новации. Мандельштам не совершил этого выбора – он пошёл по пути наибольшего сопротивления, отстаивая ценности, забытые большинством и мало понятные меньшинству. Он закрыл собственным телом (жизнью, творчеством) дыру времён – и навсегда остался в русской поэзии.

Мандельштам Роальд

Собрание стихотворений

Редактор И. Г. Кравцова

Корректор П. В. Матвеев

Компьютерная верстка Н. Ю. Травкин

Издательство Ивана Лимбаха.

197022, Санкт-Петербург, пр. Медиков, 5.

E-mail: [email protected]

www.limbakh.ru

Издательство Ивана Лимбаха