Я предпочел забыть то немногое прочитанное из Стейнбека и Хемингуэя, чтобы наслаждаться этими образами. Я даже прочитал Фенимора Купера, чтобы обрести надежную Америку.

Оснащенный этим интеллектуальным багажом, таким же, как и у многих моих соотечественников, я со всеми попрощался, как будто отправлялся в долгую научную экспедицию. Сердце мое сжималось, когда в начале сентября я поднялся на борт «Королевы Елизаветы». У меня был огромный багаж, и, конечно, все это абсолютно необходимое. Впервые я отправлялся на большом пароходе в столь продолжительное путешествие. Атлантический океан показался мне таким же огромным, как Перришону – Ледовитый, а залитая огнями прожекторов «Королева Елизавета» на рейде Шербура – более внушительной, чем Монблан.

Несмотря на безвкусную роскошь, привычную для всех крупных океанских лайнеров, «Королева» мне сразу понравилась: просторная каюта, предупредительные стюарды. Английский пассажирский пароход – это все-таки кусочек самой Англии.

И такой нет страны, кроме Франции, где повседневная жизнь мне нравилась бы больше. Мне нравятся английские обычаи, английская преданность традициям, английская вежливость, английская архитектура и, что особенно удивительно, английская кухня. Я обожаю йоркширский пудинг, маленькие пирожки со сладкой начинкой, цыпленка с шалфеем и с огромным удовольствием завтракаю овсянкой, яйцами и беконом, запивая все это чаем.

Теперь могу сказать, что это было самое приятное морское путешествие, которое я когда-либо совершал. В списке пассажиров я нашел Ивана Пацевича, Алекса и Татьяну Либерман[133], а также Беттину Баллард. Мы тогда едва знали друг друга, но пять дней совместного путешествия превратили нашу взаимную симпатию в прочную дружбу.

Я не мог и мечтать о лучших гидах по Америке.

В такой сердечной компании моя застенчивость начала таять, и время побежало быстрее.

По правде говоря, жизнь на пароходе меня немного разочаровала: она совсем была не похожа на ту, какую я себе представлял. Где прекрасные космополитки, которые появляются только к вечеру, нарядно одетые и закутанные в соболя, неспешно спускаясь по ступеням лестницы, напоминающей лестницу в «Фоли-Бержер»?

Большой салон в духе 1925 года с портретом Елизаветы, исполненным самым официальным из ее художников, принимал по вечерам для игры в бинго пассажиров, без сомнения, зажиточных, но немолодых и неэлегантных. Они рано ложилась спать, и единственным доказательством их ночной жизни были черный галстук и вечерние платья, странно напоминавшие туалеты, которые можно встретить в Гранд-опера, когда дают «Фауста»… Именно из-за таких платьев говорят, что Париж уже не тот.

Француженки в костюмах для путешествий, Марсель, 1932

На пароходе праздничных приемов нам не устраивали, впрочем, я нисколько об этом не сожалел. Наша маленькая компания прекрасно проводила время, принимая солнечные ванны, играя в бридж и разговаривая в основном о Нью-Йорке.

На все вопросы, которые я себе задавал, Нью-Йорк сам ответил лучше всех, показавшись через пять дней на заре, сияющий, во всем блеске бабьего лета.

Другой мир, новый, мало-помалу поднимался над океаном.

На мысе скалы стоял огромный город, еще темный снизу, поднимая свои вавилонские башни, уже позолоченные сверху солнцем. Ничто не могло лучше передать веру в жизнь этого самоуверенного народа, чем порыв и сила тысяч небоскребов, рвущихся в небо. Я был поражен и сразу забыл старую Европу. Как далека была моя Эйфелева башня с ее прозрачной грацией!.. Я был опьянен.

Вой сирен, возвещавший высадку, вернул меня к действительности и напомнил о багаже, билете, визах, и я снова стал членом семьи Фенуйаров[134]. Любой человек в форме: сельский полицейский, церковный служащий или таможенник – всегда вызывает у меня опаску и уважение. Неважно, что все документы у меня были в порядке, я встретил пограничников с чувством вины безбилетного пассажира.

Их суровость общеизвестна. Разве в Париже мне уже не задавали нелепых вопросов, разве не взяли у меня отпечатков пальцев и не заставили произнести присягу?! Хотя я не замышлял ничего дурного против Америки и ее президента, но кто знает? Обшарив все карманы, найдя, снова потеряв, а затем снова найдя паспорт, таможенную декларацию, квитанцию на багаж и свидетельство о прививках, которые в конце концов держал все время в руках, нашел свою очередь, садился и снова вставал двадцать пять раз, чтобы передвинуться на одно кресло.

Наконец, с бьющимся сердцем, я оказался перед господином в очках с золотой оправой, молчаливым и с виду вежливым, он пригласил меня сесть в двадцать шестое кресло.

Кристиан Диор измеряет длину юбки, 1950

Пограничник взял мои бумаги, навел справки в длинных списках и долго их изучал, затем спросил, сколько времени я собираюсь пробыть в Америке, и добавил, заговорщицки подмигнув: «Отлично, вы, значит, дизайнер? Как насчет длины юбки?» Уверенный, что меня здесь никто не знает, я был поражен заинтересованностью таможенной службы длиной юбок.

На своем отвратительном английском я ответил, что юбки уже не настолько длинны, и поднялся, обрадованный благополучным завершением. New look оказался прекрасным паспортом для своего создателя.

Я начал бегать вокруг своих чемоданов, как будто носильщики, которые их выносили, могли бросить их в море.

Я заблудился в коридорах и потерялся настолько, что из громкоговорителей послышались голоса, выкрикивающие мое имя. Но меня это вовсе не испугало, напротив, я облегченно вздохнул: «Вот как, – сказал я себе, услышав крики “Диор! Диор!”, громкие и хриплые, – они меня нашли!»

Но я рано обрадовался. Меня нашли, окружили и засунули в какую-то комнату, где, к полной неожиданности, меня ожидала пресс-конференция. Первая в моей жизни. Со временем у меня выработалась привычка к этим так называемым трибуналам, где вспышки фотоаппаратов обстреливают обвиняемого прежде, чем он произнесет хоть одно слово. На этот раз мне предъявили серьезное обвинение в желании скрыть священные ноги американок, и за это мне придется отвечать немедленно. Так что подмигивание офицера иммиграционной службы, которое я принял за благожелательность, вероятно, имело совсем иной смысл. Нормандская осторожность подсказала мне, как себя вести. Я притворился, что ищу слова в своем небольшом запасе английских слов, в то время как взглядом окидывал присутствующих в отчаянной надежде найти хоть одно лицо, которое бы посочувствовало моему положению.