Сан-Франциско принес мне еще одну радость. Пребывание в нем было очень недолгим, и я покинул его не без грусти.

Но мои французские друзья, которые посетили его некоторое время спустя, рассказали, что в музее искусства и истории целая витрина постоянной экспозиции посвящена моим моделям.

Из Сан-Франциско я отправился на поезде в Чикаго. Что за поезд! Вагоны комфортабельные как апартаменты и скучные как больничные палаты. Но и у них есть недостаток, они очень легкие и всю дорогу «танцуют». Все время трясясь, я пытался привыкнуть к калифорнийской роскоши как будто из фильмов о гангстерах и романов Синклера Льюиса[149].

Я хотел подготовиться к монотонной пытке пресс-конференций. И тут мой благодушный характер нашел хорошие стороны этих абсурдных допросов. Во-первых, они заставляют вас размышлять о содеянном, которое вы совершили не размышляя. Во-вторых, из-за своей наивной грубости они вынуждают вас изобретать все новые формы вежливости. Правило игры – отвечать, никого не обижая, и всегда то, что от тебя ожидают. При малейшем затруднении – придумывать какую-нибудь уловку, то есть развлекать либо словом, либо поведением.

В какой бы стране ты ни был, вопросы всегда одинаковые.

Вас спрашивают: «У нас женщины самые красивые?» Я всегда отвечаю «да», добавляя в конце, что француженки тоже неплохи. «Какая будет длина юбок?» «Какова будет тенденция следующей коллекции?» Я невинно отвечал, что не знаю этого, что почти правда. Это позволяло мне умолчать о том, чего я не скажу ни в коем случае.

В поезде, который уносил меня в Чикаго, я повторял свои удачные выражения, репетировал выражение лица. Подготовившись, я без волнения ждал выхода на вокзал.

Каково же было мое удивление, когда я увидел на лицах встречающих то же самое волнение, от которого я избавился. Меня быстро потащили к автомобилю. Только захлопнув за мною дверь, встречающие вздохнули с облегчением, как будто мы избежали покушения. Мне объяснили, что я должен спешно переодеться – поскольку поезд опоздал – и присутствовать на неизбежном приеме, который уже начался.

Вопреки существующей легенде, американцы – очень неторопливые люди, поэтому я не мог понять такую стремительность. Но, войдя в холл отеля, я все понял.

Весь холл – как, я думаю, и вокзал некоторое время тому назад – был заполнен толпою женщин – полусуфражисток-полудомохозяек, они держали в руках яркие плакаты: «Долой new look!», «Прочь отсюда, господин Диор!», «Кристиан Диор, отправляйтесь домой!»

Чтобы избежать, как Орфей, этих менад и фурий, лучше было бы проскользнуть незамеченным. Мои телохранители попытались меня спрятать. Напрасно! Моя спокойная и серьезная внешность сумела рассеять все опасения.

Они караулили Антиноя[150], Петрония[151], юношу с обложки, а я не соответствовал образу кутюрье, каким они себе его представляли по кино или театру. Нормандский буржуа прошел через зал, не вызвав ни малейшего внимания, ни капельки любопытства. Это меня даже огорчило!

На этот раз впервые я был свободен и мог передвигаться, уверенный, что меня никто не знает. Боюсь разочаровать просвещенных жителей Нью-Йорка или Бостона и большинство европейцев, посещающих США, но я признаюсь в моей симпатии к этому энергичному и странному городу Чикаго, в котором самая необузданная роскошь соседствует с пугающим воровским миром. Как только преодолеешь великолепный район дворцов, небоскребов, банков, частных особняков, воздвигнутых на берегу озера Мичиган, увидишь истинное лицо Чикаго. Это единственный американский город, похожий на волнующие весь мир фильмы и романы: металлические лестницы, зигзагообразно прорезывающие фасады домов; путепроводы; надземное метро, закрывшее небо; многоцветные светящиеся вывески и витрины. И толпа, греческие, польские, литовские, венгерские кварталы, а надо всем этим – неосязаемый пепел, сыплющийся с неба из труб консервных заводов, выпускающих тушенку. Это Америка без прикрас в своем натуральном виде.

Манифестация против стиля new looks Америке, 1947

При этом пугающий Чикаго – один из самых поэтичных городов. Здесь есть музей, где можно любоваться самой богатой в мире коллекцией шедевров импрессионистов. Немного грустно видеть их изгнанными так далеко. Беспечность наших музеев, жадность торговцев картин и некомпетентность наших коллекционеров тому виной.

Тем хуже для нас.

После города из детективных фильмов я попал в город дипломатов! Вашингтон! Как мне не полюбить эту столицу, чьи версальские проспекты создавали французы?! Путешественники из Европы и Америки сходятся во мнении, что атмосфера Вашингтона несколько чопорна и малосимпатична. Благодаря исключительной любезности господина Бонне, нашего посла, и его супруги, мне был оказан более теплый прием. Непосвященным забавно наблюдать за дипломатическим миром… И я очень оценил, среди многого другого, знаменитых «хозяек» из Вашингтона, чьи приемы были в центре внимания светских хроникеров с востока и запада США.

Эти дамы, значительные во всех отношениях, – настоящие королевы в стране, где все, тем не менее, хвастают, что живут в наиболее демократичной из республик.

От вашингтонских палладианских[152] портиков из мрамора до бостонских и массачусетских портиков из крашеного дерева – любопытно пересечь Новую Англию, наиболее культурную часть Америки. В Бостоне я нашел ту английскую жизнь, которая мне нравится, и снова проводил много времени в музеях и выдающихся университетах. Их удобство и красота и не снились французским студентам, обреченным посещать наши факультеты, сознательно такие суровые, это наталкивает на мысль, что их готовят к реальной жизни, которая не столь легка.

И вот я наконец возвращаюсь в Нью-Йорк, начало и конец моего путешествия. По приезде туда я только проехался по нему и знал о нем не более, чем знает о Париже американец, который прокатился по городу на автомобиле. Я с радостью встретился там со старыми друзьями, превратности войны привели их к этому побережью, и они там обосновались. Они помогли мне узнать, понять и полюбить Нью-Йорк, куда с тех пор я возвращался раз двадцать, и он стал мне почти так же знаком, как Париж.