Эрдэнэ… при мысли о ней в горле застрял ком, и там, где у людей имеется сердце, стянуло железным обручем из-за попытки вдохнуть полной грудью.

***

Ему сказали, что она умрет. Не проживет и несколько дней. Что он тогда испытал? Он не знает этому названия. Потому что думал уже никогда не сможет этого почувствовать, не сможет согнуться пополам и захрипеть от невозможности вытерпеть… Проклятая человеческая сущность, которую он выводил из себя, вытравливал, выжигал. Как бы не старался любить в этой жизни только одного человека – себя… ощутил, что за это жалкое, безногое, беспомощное существо готов отдать душу дьяволу.

И насрать, кто ее мать. Она его. Он ощутил это всей своей огрубевшей, заиндевевшей душой и… не захотел принять. Не знал, что чувствует к ней. Но точно знал, что потерять ее равносильно тому, что он потеряет самого себя.

Он чувствовал боль. Агонию. Ломку, от которой выкручивало кости. Больно даже сделать вдох или выдох. Горло раздирало и распирало раскаленным, першащим песком. Вонзаясь в самое сердце, тонкие лезвия резали его, кромсали, перемешивали в фарш все внутренности. Его выворачивало наизнанку, пока сидел в детском отделении и ждал…ждал, когда существо умрет.

А перед глазами мелькали картинки из прошлого. Из самых ярких и изматывающих кошмаров. Они были острыми и натуралистичными настолько, словно все произошло несколько минут назад. Он потерял единственную любимую женщину – свою маму. Никогда в своих мыслях он не называл ее «мать». Только мама или Сарнай, или…или плачущий кровью мальчик шептал в тишине больное и обнаженное до костей «мамочка». Он любил ее до сумасшествия. Боготворил. Вознес высоко на пьедестал и… не позволял себе заходить в склеп своей души, потому что похоронил ее вместе с Сарнай.

Как же ему хотелось ее защитить, убить каждого, кто посмел косо смотреть или обидеть. И эти вопли… Он слышал их, как наяву. Содрогался, вспоминая, как видел одну и ту же ужасающую картину – женщину на коленях, закрывающуюся руками, и нелюдя, замахивающегося ремнем или пинающего ее ногами в живот и в лицо. А иногда…иногда этот нелюдь взбирался на нее сверху и дергался на ней, пока она стонала от боли. Он скалился, рычал, а маленький звереныш кидался на него и пытался стащить с матери, за что получал кулаками по голове и оказывался запертым в погребе.

Иногда он слышал молитвы. Она просила у бога защитить ее сыночка, уберечь его от боли и невзгод, просила для него счастья и любви. Маленький Хан обнимал ее, подставляя лицо поцелуям, прижимаясь к ней всем телом и жмурясь, чтобы не видеть синяки на ее лице.

– Прости, мой маленький… прости, что видишь это все… если бы я могла тебя защитить… если бы могла уберечь. Заботься о своих детях… жизнь отдай за них… ты сможешь, ты сильный, я верю в тебя. А об этом… Ты вырасти и забудь. Заклинаююю. Забудь.

Но он не забыл. Он помнил все до мельчайших подробностей и никогда не позволил бы себе забыть… Но запрещал ворошить воспоминания. До того, как не увидел Эрдэнэ в кювезе и не услышал приговор врачей… Слова мамы пульсировали в голове, отдавали в виски и ныли, как свежие ссадины или синяки.

Это был самый адский день в жизни врача.

Хан ворвался в его кабинет и швырнул ему сотовый, где на самовоспроизводящемся видео жена хирурга и его малолетние дети, привязанные к стульям, тряслись от ужаса и рыдали под дулом автомата.

– Если ребенок умрет – им вышибут мозги.

Врач трясущимися руками поправил шапку и надел на лицо марлевую повязку.

– Я не волшебник!

– Ты сегодня станешь самим Иисусом, или я стану Иродом для твоей семьи и вырежу их, как скот.

– Я всего лишь врач, и я выполню свою работу. А вы… если вы детоубийца – выполняйте свою.

Она выжила. Хана впустили в реанимацию и позволили посмотреть на нее.

– Как вы назовете вашу дочь? – спросил врач, снимая перчатки и вытирая пот со лба. – Я знаю, вы до сих пор не дали ей имя.

Но Хан его не слышал. Протянул руку и коснулся крошечных пальчиков, сжатых в кулачок.

– Эрдэнэ.

И пальчики вдруг крепко обхватили его палец.

Он не знал, что к ней чувствует. Знал только одно – уничтожит каждого, кто причинит ей боль. Но так и не назвал ее дочкой… ни разу.

Я впервые вышла во двор его дома. Со мной случилась какая-то метаморфоза после этого поцелуя. Она была едва заметной, и я не сразу поняла, что произошло… но внутри меня исчез дикий ужас. Как будто мне удалось прикоснуться к страшному смертельно опасному хищнику и понять, что меня не сожрали за это и даже не укусили. А сам хищник отступил назад… То ли перед новым прыжком, то ли решил повременить с расправой. И это не случайность. С Ханом нет никаких случайностей. Он приказал отвезти меня домой, а сам так и не появился.

Вышла на улицу и вдруг поняла, что больше не испытываю адской дрожи во всем теле от одной мысли, что столкнусь с ним. Ведь наши столкновения неизбежны, и мне теперь никуда от него не деться.

А еще появилось странное ощущение… еще не оформленное, не осознанное. Ощущение, что там, когда я стояла напротив его родни, а они поливали его грязью… мне хотелось, чтоб они замолчали. Хотелось закрыть им рты. Я даже не знаю, почему испытала именно это желание. Какое мне дело до него и его отношений с семьей? Но эти мерзкие слова о его внешности, о недостатках, о том, что он чудовище… Разве близкие люди могут быть такими тварями? Ведь это подло – бить его во так со спины, обсуждая недостатки с таким презрением. На какое-то мгновение увидела страх на их лицах… а потом ощутила себя тявкающим щенком, который не заметил, как за его спиной появился огромный тигр-людоед… и только поэтому злобные шавки поджали хвосты. А щенок продолжал тявкать… глупый, маленький щенок заступался за тигра, который с легкостью мог перекусить шавкам хребет.

Вышла во двор и втянула воздух полной грудью. Пахнет розами и надвигающимся дождем. Как же здесь красиво. Место напоминает диковинный парк с фонтанами. Замок Чудовища из сказки. Только здесь обитает самое настоящее и злобное чудище, и никакой сказкой не пахнет. А волшебства никогда не произойдет. Прошла мимо вольера с огромной черной кошкой и на несколько минут остановилась. Красивая, блестящая, лоснящаяся зверина прохаживалась вдоль прутьев решетки и лениво поглядывала на меня своими, как ни странно, голубыми глазами. Я бы сказала, даже не на меня, а куда-то мимо меня. Как будто я — это пустое место. Но она заметила. Я даже не сомневалась. Потому что кошка повела носом, едва я подошла. Приблизилась к вольеру и заговорила с тигрицей:

– Хотела меня сожрать, да? Ничего, думаю, скоро тебе позволят это сделать. А пока что можешь только облизываться. Тебе меня не достать.

Внезапно кошка бросилась на решетку и оскалилась, а я так дернулась назад, что чуть не упала на спину навзничь. Хищница мягко отступила и отошла от прутьев, лениво завалилась на бок и принялась вылизываться.