они имели в качестве правителей недалеких князей, которые, уделяя внимание исключительно вопросам первенства или своим метрессам, безрассудно расточали богатства этих карликовых владений. Они принимали французское золото – столько, сколько предлагал им великий Людовик32*, и по малейшему поводу предавали друг друга. Но они же давали миру то Баха, то Гёте. В конце концов пришел Наполеон и примерно 1800 германских государств свел к сравнительно небольшому числу. И лишь будущие поколения смогут решить, в какой степени было преимуществом и для самой Германии, и для европейской культуры то, что два с половиной десятка государственных единиц, которые в 1815 г. еще с заметной долей самостоятельности возродились в Германском союзе, Бисмарком были скованы прочными и принудительными имперскими узами, – при все еще значительном сохранении своего места и своеобразия, – чтобы затем, в последующие годы, быть лишенными своего имени ради идеи единого, полностью централизованного громадного государства.

III

Рост и упадок культуры

Рост, упадок, вершины – всего лишь расплывчатые понятия

Понятия рост и упадок культуры настолько очевидны, что нам кажется возможным оба эти явления почти с математической точностью увидеть в истории. Но если попытаться сравнить под этим углом зрения ряд сменяющих друг друга эпох, то окажется, что оценить, был там подъем или упадок, вовсе не так просто, как можно было подумать.

Латинское христианство, которое, если угодно, можно называть Западом, за века, последовавшие за Античностью, породило юношески энергичную культуру, полную творческой мощи. Различаясь от страны к стране и от народа к народу, вносивших в нее свой вклад, она все же может в определенном смысле считаться единой. Это цельный духовный организм, выросший на почве римской Церкви и ее языка, латыни. Сокровища этой культуры, в своем происхождении и развитии, были связаны с определенной страной и народом, но в конечном счете порождены не страной или народом, но творческим вдохновением своих создателей.

К концу XIII в. возведение здания новой Европы в основном полностью завершилось. Все наиболее заметные страны Европы, за некоторым исключением, обрели индивидуальное своеобразие и с тех пор уже его не теряли. Начиная примерно с 1300 г. история Запада из века в век развивается как непрерывный и вполне обозримый процесс, в котором теперь находимся и мы сами. Нам ни в коем случае нельзя забывать, что наше понятие культура, как мы уже раньше показывали, определено весьма недостаточно. Мы даже не можем перечислить, чтó к этому понятию относится и чтó нет. Понятие культура, как и многие другие понятия истории, остается полезным и оправданным только потому, что вместо него мы не можем придумать ничего лучшего. Правом на существование оно обязано лишь некоей приблизительной общей понятности – в сочетании с богатством воображения, которое сразу же пробуждается, стоит нам только подумать о какой-либо черте этого большого явления5.

Возможно ли этот грандиозный духовный процесс, простирающийся со времен Средневековья вплоть до настоящего времени, измерять по шкале понятий роста или упадка? Давно уже позади то время, когда мы думали, что словом прогресс уже все сказано, – или верили, что век Просвещения навсегда разогнал темные силы. И все же еще совсем недавно огромное большинство мыслящих людей на Западе были убеждены в том, что со времен Средневековья наша культура неизменно возрастала и без помех устремлялась ко все более высокой степени совершенства.

Было бы глупо вообще не видеть в период с 1300 по 1900 г. картину подъема культуры – при условии понимания того, что видеть мы будем не более чем картину. Как только мы пытаемся придать понятию подъем культуры какой-либо конкретный масштаб, оно утрачивает почти всякую ценность. Мы всякий раз наталкиваемся на досадную неопределенность нашего представления о самой культуре. Даже если несколько изменить подход к этой проблеме и задаться вопросом о высших точках культурного развития, нам тоже не на что будет опереться. Определенные моменты времени, в которые вся культура одной страны или Запада в целом достигала своей высшей точки, установить невозможно. Если я скажу, что высшей точкой считаю Ньютона, то вы, возможно, укажете на Бетховена, и это означало бы, что оба мы говорим о совершенно различных вещах, и поэтому совершенно впустую.

Подъем культуры в приложении к периоду XIV–XVI вв.

Давайте, начав с XIII в., при беглом взгляде на последующие столетия, уделим немного времени вопросам подъема и высших достижений культуры. Рискнет ли кто-нибудь XIV век в целом определить как время подъема культуры – в сравнении с веком XIII? Время безмерной смуты в государствах и в умах, век начавшейся Столетней войны, вторжения в Европу турок-османов, Золотой Буллы и черной смерти33*, папства, сначала в Авиньонском пленении34*, а затем раздираемого Великой схизмой Запада; можно ли это время считать периодом подъема, в сравнении с веком Франциска Ассизского и св. Фомы, пышного расцвета готики, веком Данте до его «mezzo del cammin» – что для него самого ни в коей мере не было половиной пути35*? Имя Данте самим временем его жизни (1265–1321) предостерегает нас: глупо отмерять все веками. Мы никак не можем вырваться из этой дилеммы и постоянно сталкиваемся с подобным противоречием. XIV в. был велик по-своему. Ряд имен сразу же выстраивается рядом с именами предыдущего века: Петрарка, Рюйсбрук, Майстер Экхарт, два удивительных поэта – автор поэмы Piers Plowman [Петр-пахарь] и автор прения Ackermann aus Böhmen [Пахарь из Богемии]36*, Чосер и все эти художники от Джотто до Слютера! Но здесь нам угрожает новая путаница: в конце концов, речь ведь не о числе и значении наипервейших умов, но о духовном содержании времени во всех его проявлениях. Ранее я уже попытался рассмотреть обширный срез позднего Средневековья с точки зрения увядания и умирания культуры. Однако все обобщающие исторические суждения такого рода сразу же замирают на устах, стоит нам на мгновенье представить пеструю череду множества своеобразных вещей, которые нам особенно дороги в той или иной эпохе. Таковы понятия подъема и упадка культуры, остающиеся всегда колеблющимися и неопределенными.

Сопоставим XV век с веком XIV. В этом случае явно возникает побуждение говорить о подъеме культуры. Здесь это имена Ван Эйка и Донателло, весь ранний Ренессанс, Николай Кузанский, наконец – мореплавания на восток и на запад, которые захватывают наше воображение и не могут не влиять на наше суждение. Теперь уже, пожалуй, нельзя отрицать, что люди XV столетия больше умели, больше знали, больше могли и больше делали, чем люди века XIV. Они в большей степени раскрывались