этого фолианта. Оба настаивали смотреть внимательно, особо стараться вспомнить лицо молодого человека, рассматривающего дверь.

Надежда действительно несколько раз заостряла внимание на одном человеке: до 30 лет, крупное, даже большое лицо, глаза из-под больших бровей, отросшие волосы с неаккуратной стрижкой, прыщи на коже… Рядовский это заметил, говорит:

– Ну что? Узнала?

– Да. Я точно его помню. Но я не помню – где и когда могла видеть…

Так бывает: вот точно лицо это уже попадалось в жизни, но где, при каких условиях?! Увидеть бы вживую! Мысль ускользала, не успев зацепиться, ее никак не удавалось схватить в обрывках памяти.

Ванин, поверх головы вдовы, многозначительно посмотрел на Рядовского, мол, эта точно вспомнит, и произнес:

– Надя, мы не хотим тебя пугать, но это очень важно. Езжай домой, успокойся и постарайся вспомнить. Если хоть какая информация – срочно мне или Игорю на мобильный, в любое время дня и ночи!..

Уже дома, снова и снова пыталась она вспомнить стоящее перед глазами лицо с фотографии. Совсем рядом крутилось в памяти почти такое же, как на карточке, но приближаясь к самой разгадке, неожиданно проваливалось и все приходилось начинать заново. Даже была мысль, будто она перебирает всех живущих, а он именно исчезает, как не могут быть с живыми мертвые.

При возникновении подобных затруднений, в моменты необходимости поиска выхода или перед важным выбором, она подходила к портрету мужа, зажигала свечку, садилась напротив… Так произошло и сейчас! Есть! Вспомнила… подорвавшись от радости, набрала Ванину:

– Виталь! Я вспомнила!

– Ну, ну!!! Давай! Где видела?!

– Во сне.

Некоторая пауза, сменившее ее легкое покряхтывание следователя прокуратуры явно говорило о признании за ней к этому времени некоторых странностей, но это было уже слишком. Надя поняла и подумала: «Наверняка, не хочет меня обидеть, мол, женщину можно понять – мозги-то наверняка подсъехали конкретно…».

В следующий ее визит в прокуратуру Игорь и Виталий очень аккуратно, как с особенно опасными пациентами в психбольнице, переглядываясь межу собой, начали издалека:

– Надежда Юрьевна, ну ты не волнуйся. Всякое бывает…

Но это было не «всякое». Это действительно был сон. И она помнит до последнего кадрика до сих пор, даже по прошествии, без малого, пятнадцати лет, как будто все было наяву еще вчера. Просто не в тех уголках своей памяти сначала искала вдова, а посему эти файлы были пропущены.

После рассказа следователям Хлебникова занесла сон в «Черный дневник»:

«Это было в ночь с 6 на 7 апреля, ночь накануне очередного дня рождения Тимура… без Тимура. Я уже наготовила кучу грузинской еды, всегда после кладбища домой приезжали люди. Еще и на кладбище нужно взять – ребенка, напитки какие-то, разовые стаканчики, закуску, свечки, цветы и т. д. Не заметила, как провалилась в сон – и вижу:

Я все же немного опоздала на кладбище. Подхожу к «нашей» могилке – а там уже люди. Кругом стоят. А могилки… нет. Стоит наш гроб с двумя крышками. Верхняя откинута. Там лежит Тимур и… разговаривает с пришедшими.

– Ну ты даешь! Я знала, что это была твоя постанова. Все, финита ля комедия? Чего лежим, кого ждем? Вставай уже, поедем все вместе домой, там все готово для гостей…

– Ты снова в черном? Позор. Люди скажут, что я мало зарабатывал… что ли, надеть тебе больше нечего? Переоденься!

– Где, прямо тут? Да и во что, интересно?

– Я принес тебе.

Иду за знакомые могильные камни других похороненных здесь людей, кое-как снимаю с себя черные джинсы, водолазку, армейские ботинки. А в пакете, который там меня ждал – белое платье «в пол», кружева как пена. «Как же в нем дойти, чтоб подол в земле не запачкать?!» И очень аккуратно иду назад – туда, где Тимур продолжает общаться с «гостями». И вдруг… вижу абсолютно новую свежую могилку – холмик, у которой торчит черная плита, а на ней по грудь портрет, нарисованный белым. Молодой парень… – опять! Да сколько ж можно! Явно нет 30. Длинные волосы, даже с завитушками. Острый взгляд из-под широких бровей… Полные губы…

Подхожу к Тимуру: «А кто это тут у вас «на новеньких»?»

Он вытягивает вперед руку ладонью ко мне, такой его жест обычный, пресекающий дискуссии.

– Наичка – это тот, кто нужен. Тебе рано знать – еще 9 дней у него не прошло… (с момента смерти).

Подхожу ближе, вся такая счастливая, в почти свадебном прикиде. И вдруг налетел ветер. Листья, ветки, цветы – все закружилось. Даже чувствовала, как царапает лицо.

И как в сказке – ветер утих. Гроба с ожившим Тимуром нет. Кто-то тянет за локоть, опять на мне черная водолазка.

– Отпусти меня, он же обещал… что он вернулся!

Дальше я проснулась. Снова как будто меня придавила могильная плита – я снова понимаю, что Его нет. И голос его мне приснился. Встала. Одела черные джинсы, водолазку и армейские ботинки. Взяла ребенка, водку, свечки и цветы. И поехали на кладбище. День рождения нашего папочки начался…».

Тутылев Юрий – «Мясной». Апрель 1995 год. Фото, сделанное автором.

Когда она рассказала это следователям прокуратуры, оба долго молчали, но, как оказалось, о своем. На портрете был Юрий Тутылев – «Мясной», который с Алексеем Кондратьевым приходил к ее подъезду, осматривал дверь, стоял на «стреме» во время убийства с автоматом с обрезанным стволом на случай, если бы Тимур Хлебников вышел из подъезда «с прицепом». Но самым невероятным оказалась дата смерти, на которую показывал сам Кондратьев – Юрий Тутылев был убит именно 30 марта, и конечно, в ночь с 6 на 7 апреля, как сказал Тимур во сне своей супруге: «Девять дней еще не прошло»…

* * *

Не может человек с болью в сердце от злобного жала мести не думать о Боге. Даже ненавидя, говорит с Ним. Ближе всех остальных Господь к таким чадам своим и к ненавидящим его милосердствует. Надежда ненавидела только Ческиса, умрет он и ненависть перекинется на Пылева, Бог же ощущался ей, хотя и не принимался Спасителем… – просто Бог… Иногда она посещала храм, бывало, даже исповедуясь. Перечисляя грехи, о которых имела понятие, называла один без сожаления:

– Основной мог грех – не умею прощать!

– Господь прощал…

– Но я же не Бог… Раз так… раз не могу… не «отпускайте» тогда его… Но отпустите грех – что я не хочу учиться прощать, а Господь разберется… – Так она мыслила тогда, а ведь для нее нет более спокойного места, чем храм. В