всякая всячина стреляющегося и взрывающегося. Спас отряд, спас посёлок… Ясон о случившемся не доложил наверх: под горячую руку могли ему «навешать» по первое число за безалаберность, а так всё сошло. Хотя напрасно он слишком хорошо думал о своём начальстве, которому было абсолютно наплевать на то, что взорвалось и кто взорвался. Месяц спустя Батя ушёл от него вместе со своими ребятами, потому что война — это одно, а игра в войнушку — это другое. Вот наиграются, тогда и они вернутся, чтобы воевать по-настоящему. А так… Это к слову о подвигах.

Часть четвёртая

Этот сладкий горький город Изюм. 103-я Бр МТО[63]

1

Утром пришла весть: американскими «хаймерсами»[64], на солдатском сленге «Химеры», укры ночью «накрыли» базы бригады с пекарней и прачечной под Изюмом: «двухсотые», «трёхсотые», сгоревшие топливозаправщики, хлебопечки, помещения.

В тот день потускнели глаза бойцов, желваки каменели на скулах комбрига, ротный Аман потерянно ходил от машины к машине, то поглаживал ладонью пробитое осколками крыло КамАЗа, словно утешая, то поправлял шнуровку тента и, ни к кому не обращаясь, потерянно и глухо твердил:

— Его мама вчера вечером звонила. Всё спрашивала, почему сын на звонки не отвечает, а я успокаивал её: мол, всё хорошо, просто связи нет. А пять часов спустя его не стало. Она опять будет звонить, а что я скажу?

Комбриг приказал готовить документы: Аман сам повезёт своих погибших бойцов их родным, потому и не находит старлей места.

Колонну ждали после обеда, но солнце успело свалиться за гряду холмов, напоследок расплескав над лесом кроваво-красное с оранжевыми языками пламя заката, а её всё не было. Комбриг вышел к дороге, курил, жадно затягиваясь, и смотрел на таявший в сумерках асфальт. Ещё с десяток минут и темнота поглотит его, смазав контуры обочин с пшеничным полем. Ротный отошёл к перекрёстку и, широко расставив ноги и заложив руки за спину, устремил взгляд туда, откуда должны показаться машины.

Сначала пришёл звук гула моторов — натужный, с надрывом, потом показался свет фар — цепочкой тянущиеся одна пара, вторая, третья… Свет неяркий, даже тусклый, шарящий на два десятка метров перед собою.

Первыми на малой скорости шли машины сопровождения, следом остальная колонна с разбитыми лобовыми стеклами, с буксируемыми на сцепках ранеными машинами с пробитыми скатами, дырявыми бортами, размочаленными тентами и смятыми крыльями, калечной ходовой — кто без одного колеса, кто без двух; две хлебопечки на разутых дисках. В средине шёл КамАЗ с «зушкой»[65] в кузове и телами погибших. Их не случайно положили в этот КамАЗ со скорострельной пушкой — своеобразный артиллерийский лафет, на котором перевозят для погребения военачальников. Это было символично, и комбриг приказал везти своих погибших бойцов именно в этой машине. Когда колонна поравнялась, он вскинул руку к козырьку кепи, отдавая честь своим солдатам — полковник рядовым.

Бригада выстроилась в каре за околицей села. Напротив — машины с включенными фарами. Между строем машин и строем бойцов — раскладные столы и КамАЗ с «зушкой». Откинули борт и тела, укрытые в черные полиэтиленовые мешки, бережно сняли с машины и положили на столы. Кто-то стал в строй, кто-то замер у пулемёта и орудия, а один опустился на колени, положил голову на ноги погибшего и тихо плакал.

На небе ни звездочки, и густая вязкая темнота, едва рассекаемая светом фар, давила. Комбриг говорил резко и коротко о том, что это война на выживание, что нам не оставили выбора, но мы всё равно сильнее духом и за нами сила правды. Что всем хотелось бы вернуться живыми, но это война и смерть выбирает лучших.

Потом бригада прощалась — выстроились в колонну по одному повзводно и поротно, проходили мимо столов, замедляя шаг и не сводя глаз с этих черных пластиковых мешков, ставших саваном, кто-то смахивал слезу, кто-то крестился и что-то шептал, кто-то выходил из строя и замирал у тела того, с кем ещё вчера разговаривал, шутил, гонял по кругу сигарету.

Погибшие были ещё совсем мальчишки — старшему двадцать, младшему на год меньше. Совсем зелёная поросль, не оставившая корней. Генофонд России.

Они появились неожиданно с юго-востока, как раз оттуда, откуда пришла колонна. Звука двигателей не было слышно, лишь бело-голубые огоньки на кончиках лопастей и блистерах. «Ночные охотники», К-52 «Аллигатор», девять разведывательно-ударных вертолётов. Они шли один за другим в абсолютной тишине, и стоявший рядом замкомбрига Сергей Марков тихо произнёс:

— Ангелы. Это ангелы пришли попрощаться с нашими ребятами. Наверное, светлые у них души были…

Стали грузить тела на машину, а бригада всё не расходилась, прощаясь с товарищами. Солдат, что плакал, опустившись на колени, трижды перекрестил погибшего, взял его на руки и понёс к машине.

Неожиданно пошёл дождь — тёплый летний дождь, мелкий, как через сито, и уже никто не таил слёз, смешивающихся со струйками. И как только машины тронулись, дождь прекратился так же неожиданно, как и пролился.

— Славные ребята были, раз небо прощалось с ними, — последние слова замкомбрига произнёс вдруг севшим голосом в два приёма, и даже в размытой светом фар темноте было видно, как судорожно заходил кадык.

До рассвета мы так и не сомкнули глаз — сидели, курили до горечи, изредка перебрасываясь односложными фразами, а едва размыло сумерки, как колонна с БК[66], продуктами, водою вновь пошла к фронту.

2

О тыловиках не принято рассказывать — слишком обыденной и отнюдь не героической кажется их служба. 103-я бригада материально-технического обеспечения — самые что ни на есть тыловики. С них даже «боевые» сняли — не в окопах же сидят. Ежедневно на рассвете уходят к фронту колонны машин, доставляя выпеченный в бригадной пекарне хлеб, снаряды, мины, ракеты, патроны, гранаты, топливо и ставшую драгоценностью воду. В непогоду и в зной, под обстрелами РСЗО и артиллерии, порой подрываясь на минах и расстреливаемые из засад, по бездорожью они выполняют свою рутинную работу, которую иначе, как боевой задачей, не назвать.

Бронежилеты на дверцах — почти девять килограммов, в них ходить тяжело, не то что крутить баранку, к тому же в такую жару футболка или майка под броником, напитанная солёным потом, за неделю сопревает и расползается на нитки.

В ту ночь вторая смена полевой пекарни выпекала хлеб, когда их накрыли ракеты «хаймерса». Начальника продслужбы капитана Сергея Петрашова взрывной волной впечатало в стену, но, превозмогая боль, головокружение и тошноту от полученной контузии, он бросился во двор, где