Или не золото.

Матушка на многое способна и в малой просьбе не откажет.

И если так…

— Хорошо, — произнес Еська, хотя простое это слово далось ему с трудом.

— От! — Безликий хлопнул по колену. — Знал я, что Рудый наш — хлопец мозговитый… скоренько разберется в выгоде своей. И упорствовать не станет. Упорствовать тут глупо…

Мелькнуло что-то перед самым носом да и вошло в дверь заклятую ножом острым. По самую рукоять вошло. Еська лишь сглотнул.

А ведь всего-то предупреждение.

Не всерьез даже, забавы ради… если б всерьез, то не в дверь полетел бы ножичек, но в плечо. Аль в ногу. Аль еще куда, чтоб с болью, но не досмерти.

— И не обманет старика… это ж совсем совести не иметь надо, чтоб пожилого человека в заблуждение ввесть…

По спине холодок побежал.

Только отвечать Еська не стал — себе дороже… как-нибудь да сладится потом.

— Но раз согласный, то и тянуть нечего… эй ты, сходи за нашим… от Рудый, прям в слезу вгоняешь. Была у меня дочка, а тепериче и сынок появится… чтоб вам обоим… чего сидишь? Пшел, сказано… — Безликий шикнул на нищего, и тот кубарем скатился с табурету. Поскакал на одной ноге, вместо второй была деревяшка, которая о пол стучала как-то очень уж громко.

Еська не разглядел, когда и где нищий сгинул. Оно и понятно, пусть и надежна туманная тропа, пусть и хранит много секретов зачарованная дверь, а все одно не в крысиной натуре одним ходом жить. Иные найдутся.

— Ты не думай, Рудый, не шалава она вовсе. Это так, красного словца заради и бабьей подлючее натуры… а так… никто б не посмел. Все ж знают… а ты, дурища, глазами не зыркай. Чего тебя тут ждет? Отойду я, и ты не удержишься… небось, первым делом туточки на столе и разложат. А чего останется, крысам спустят.

Девка молчала.

Зло. Нервически. А ведь и вправду с нее станется ножом и по горлу.

— У нее дар имеется. — Еська отвел взгляд. Все ж жениться, тем паче на этаком сокровище, он готов не был. — Отправь в Акадэмию…

— Клейменую?

— За что?

Он имеет право знать, раз уж ввязался.

Связался.

— Да… за женишка свово… был тут один… боярского роду… скотина, не чета тебе, Рудый. Я-то всею душенькою своею веры преисполнен, что ты у нас парень с розумом и пониманием. — Безликий мазнул по маске кулаком.

И снял.

Этакого на памяти Еськиной не случалось.

Да что этакого… и разговоров, слухов малых, которыми кишит дно городское, что постель нишего вшами, и то не долетало. Маска, коль уж случалось счастливчику добыть ее, прирастала к лицу намертво.

Так говорили.

И добавляли, что с нею и удача приходила.

Силы.

Злость. Такая злость, которая розум дурманила, оттого и боялись Безликого, оттого и не спешили дознаваться, кто ж ныне маску заветную примерил.

Оттого…

— Игрался он… проигрывал… много проигрывал. Другого небось за долги к стеночке прижали. — Безликий поскреб шершавую красную щеку, мелкими язвочками покрытую. — Свербит, паскуда этакая…

Он был знаком.

Странно как.

Зато и понятно, что дело отнюдь не в волшебной силе, которая с маскою достается, не в том, что ей благодаря Безликий знает каждого из подданных своих, что нищего скаженного, что распоследнего мальчишку, взятого в ученики.

— …я велел ко мне вести. И сказал, что, мол, или заплатит он, как должно, или худо ему сделается… сперва-то не поверил. Кричать стал, дескать, боярин он. И закона такого нетути, чтоб ему ущербу чинить. Не знаю, я человек простой…

…ой, лукавит.

Прежде-то Еська иначе на него глядел. С восторгом. С завистью. И всею сутью своею желал подобным стать.

А то и больше.

Везуч был он, еще не царь, но точно воровской царевич, легок на руку. И стало быть, не подвела удача, подфартило ему… когда?

Уж не тогда ли, когда сам Еська под плетку лег?

…и как добрался?

…не уходят Безликие сами. Не передают маску и власть с нею преемникам, как сие средь люду обычного делается, чтоб при свидетелях да жреце, каковой волю умирающего на бумагу запишет, а с той бумаги всем зачтет.

…нет, с кровью берут, выдирают из глотки еще живого. И только тогда — все знают — подчинится туманная тропа, а маска заклятая сядет на лицо, оживет.

И значится, повстречались однажды прежний царь и нынешний на узенькой дорожке. С каждым была его удача. Только воровская оказалась чуточку удачливей, коль жив он, тот, кто давно уже утратил не только лицо, но и имя.

— …читаю плохо… а уж законы… у нас туточки свои законы. Сломали ему мизинчик, стало быть, чтоб не сильно шкуру портить. Может, не медвежья, но все боярская, дорогая… он и запел иначе. Про мамку-тятьку вспомнил… стал клясться, каяться… прощениев просить… вот я и подумал, а чем не жених? Щучка девка зубастая, возьмет хозяйствие в рученьки свои, глядишь, и этого от загулов удержит. Он-то упрямиться начал… невеста у него там имеется… богатая… с приданым… будто я за своею кровиночкою золота пожалею…

Кровиночка глядела под ноги.

И куда ее девать-то?

В Акадэмию тащить? Глядишь и не выгонят. Но дальше-то что?

…и лукавит Безликий. Читать он умел.

Любил.

Ему старьевщики книгами дань платили, знали, что коль принесут чего интересного, то и прощены будут долги старые, а то и новые.

— Сговорилися. Повенчали их… оно-то свадебку и опосля устроить можно, так я рассудил. Ничего, если и другой раз повенчают, крепче будет… не было у меня веры этому охлызню. И не зря. Отпустил я деток с чистым сердцем, а наутре мне и бают, что эта дурища за ножа схватилася, прирезала дорогого муженька да в родным-то доме, не нашла другого места, чтоб без свидетелей. Дюжина ее видела… скрутили… хорошо, на месте голову не свернули… хотя зачем она ей, раз думать не умеет?

Девка плечом дернула и в кафтан завернулась по самые глаза.

Нет, Безликому перечить она не посмеет, а вот избавиться от нового мужа, как от прежнего избавилась, — это запросто. И отныне придется Еське вполглаза спать.

Если не договориться.

А ведь постарел фартовый вор. Поблек.

Глаза цвет поутратили. Шкура… будто молью поеденая. Щеки красны, раздерты, из язв гной сочится. Рот синюшный… болен?

— Хочешь? — Безликий протянул маску. — Ну же, Рудый… ты царевич, а туточки и царем стать можешь. Держи.

А и вправду.

Взять маску.

И его, замученного, отпустить одним ударом. Еська откуда-то знал, что сие будет милосердием. Он, царь обиженных и убогих, единовластный владыка подземелий столичных, сильнее и быстрее, но сдержит силу, подставит горло чужому клинку.