Профессор Игуальме смеется, и смех его неприятен.

Остальные морщатся.

Суд?

Никто не желает судиться.

— Более того, я полагаю, что в данном конкретном случае имеет место не врачебная ошибка, что было бы понятно и простительно. И даже не грубая халатность… я буду настаивать на привлечении чтеца…

Слово сказано.

Услышано.

И в комнате, где стены оклеены снимками мозга, воцаряется тишина. Она длится и длится…

Испугались?

Скандала? Скандалы вредят репутации, а репутация стоит денег. И сейчас все они, целительская стая, — почему целителей считают воплощением милосердия? — пытаются понять, что выгодней: навлечь на себя гнев Альваро или лишиться остальных клиентов.

Кто рискнет лечиться в месте, где и залечить способны по горячей просьбе родственников?

А ведь чтец многое вытащить может. Не только сговор. И не о нем все мысли, многие, но не все. Каждый здесь вспоминает мелкие свои грешки, которые могут стать достоянием общественности…

…и они уступают.

— Под вашу ответственность, профессор…

— Несомненно… коллега, — Игуальме подчеркивает это слово. Коллегами никого из здешней братии он не считает…

Тельма не знала, как себя вести.

Сказать, что ей жаль? Ей не было жаль ни на секунду. И стыда она не испытывала. И вообще, если разобраться, она действовала так, как должна бы…

Наверное.

Нет, никаких сомнений. Сомнения будут после. А сейчас… что было бы, если бы она рассказала все с порога? Ничего. В лучшем случае Мэйнфорд просто нашел бы способ избавиться. Не потому, что злой, не злой он вовсе, сейчас вон и растерянный и беспомощный даже, но кому нужны лишние проблемы? Никому. И в Архив ее не допустили бы. А подай она запрос, получила бы подретушированные огрызки…

…нет, все верно.

Как должно.

А остальное… она ошиблась в деталях, но не сделала ничего, чтобы эта ошибка стала смертельной. Напротив, теперь и он знает правду. Почти всю. А ту, которая сокрыта… Мэйнфорд докопается.

Он был зол.

Конечно. Кто не был бы зол, обнаружив, что в его голове покопались? Правда, Тельма так и не поняла, как именно… надо в библиотеку бы… вертится что-то смутное, знакомое.

Из сказок Старого Света.

Только она все не способна сосредоточиться, чтобы понять, в чем же фокус. А фокус есть. И фокусник известен. Но доказательств маловато… ничего. Надо немного подождать. Это ведь несложно. День или два после стольких лет?

День или два — это такая мелочь…

…лишь бы Мэйнфорду не стало хуже. Нет, после вчерашнего он держался довольно бодро, и одна Бездна знала, чего ему это стоило.

Ему не нравилось это место.

И Тельма, держась за руку — ей почему-то казалось, что стоит выпустить эту руку хотя бы на мгновенье, и она потеряется, — слышала отголоски эмоций. Страх, почти неконтролируемый, панический. И ненависть. И боль. И еще горечь застарелых обид, в которые ей позволено было заглянуть краем глаза.

Она хотела бы утешить.

Успокоить.

Вот только понятия не имела, как это сделать.

Поэтому просто держалась рядом.

Госпиталь не произвел впечатления. Огромен. Монументален. Подавляющ даже. И чист, в отличие от того же морга. Странно, но сейчас эта чистота его, этакая информационная стерильность, несколько нервировала.

— Я не сообщал родственникам, — Тео произнес это вместо приветствия, — но полагаю, это сделают и без меня. Так что у нас есть примерно час. И лучше провести его внизу. Там нас не побеспокоят.

Он захватил левой рукой мизинец правой и потянул.

Медленно. До хруста.

Безымянный.

И указательный. Один за другим.

— Дурная привычка, — Тео неловко улыбнулся. В белом халате, наброшенном поверх серого свитера, он выглядел почти симпатичным. — Всегда, когда нервничаю…

— А вы нервничаете?

Взгляд Мэйнфорда остекленел. Он шел, куда вели. Понимал ли хоть что-то? Иногда взгляд становился нормальным, а потом снова… и эмоции пропадали. Или, напротив, вспыхивали ярко.

Только бы приступа не случилось.

Не здесь.

— Нервничаю, — Тео склонил голову набок. — Знаете, не каждый день приходится делать то, что начальство не одобрит…

Джонни молчал.

Он вообще держался так, будто бы знать не знал ни Тельму, ни Мэйнфорда, ни самого Тео. Случайный человек в престранной компании. И в этом виделось почти предательство.

Лифт. Достаточно просторный, чтобы поместились все, но Тео оказался как-то слишком близко к Тельме. И, не удержавшись, наклонился к самым волосам, вдохнул запах их.

— Извините.

А в глазах появилось что-то такое… безумное. Он и отвернулся, исключительно чтобы спрятать этот взгляд. И замолчал. А Джонни заговорил. Что-то там про процедуру, которая безболезненна, будто Мэйнфорд боли испугался бы…

— Полагаю, он в курсе, — голос Тео вывел Мэйнфорда из полусна. И пальцы его сжали руку Тельмы. А она ответила на это пожатие.

Все хорошо.

Что бы ни было в прошлом, они выяснят это потом.

Позже.

Вне этого здания.

— Вам ведь случалось проходить сканирование? — и снова взгляд, адресованный Тельме. Ищущий. Жадный. Неуютно под ним.

— Да.

— Десять лет прошло… интересно будет сравнить результаты.

Десять?

Снова это число.

— Десять? — Тельма не удержалась от вопроса.

— Тогда, если верить карте, тоже имел место приступ… судороги…

— Я… плохо помню.

Ложь.

Помнит он все прекрасно. И память его переходит во власть Тельмы. Это щедрый подарок, она не привыкла к подобным. И вообще понятия не имеет, что с ним делать.

…десять лет.

Еще одно совпадение? Или это тоже важно? Как вообще понять, что именно важно, а что — совпадение?

— Это бывает, — Тео улыбается.

Тельме.

И кажется ей симпатичным. Нет, это не та симпатия, которая доводит до постели, иного полузабытого свойства. Он — что-то настолько родное, утерянное, а теперь вот обретенное. И Тельму саму тянет улыбнуться в ответ.

А еще коснуться его.

Бледной кожи.

Светлых волос.

Рук холодных. У него наверняка тоже сосуды тонкие и повышенная чувствительность к холоду. А еще он любит фисташковое мороженое с миндалем. И суфле со свежей малиной. Впрочем, кто в здравом уме откажется от суфле со свежей малиной?