своеобразный (я не склонен поощрять в учениках чрезмерную оригинальность), но и внушающий глубокое беспокойство.

Господин директор, мальчик написал исследование ни больше ни меньше как на предмет ритуала стригоев[38].

Возможно, Вы незнакомы с этим чудовищным обрядом. Надеюсь, что не знакомы.

Достаточно сказать, что он отличается редкой, совершенно нехристианской жестокостью. Цель его состоит в исторжении последней части души из тела того, кто с рождения использовался как вместилище некой злой сущности, призванной продолжить свое земное существование после смерти. Ритуал является заключительным актом своего рода богомерзкого воскресения. Он возрождает вампира во всей его силе и приводит к полному уничтожению хозяина, то есть человека, служившего обиталищем темного начала.

Разумеется, мы с вами хорошо знаем, что подобные народные верования не более чем примитивные религиозные предрассудки и иррациональная чепуха. Совершенно абсурдно, что древние языческие заблуждения такого рода сохранились до нашего века. Тем не менее меня очень настораживает, что юного Харкера привлекают столь жуткие темы. Он, господин директор, написал свое исследование с необычайным пылом, с почти неистовым воодушевлением[39].

Даже не представляю, где он впервые наткнулся на сведения о ритуале стригоев. Что за библиотека, интересно, у старшего Харкера? Ведь в стенах нашей школы нет ни единой книги, которая могла бы направить мальчика по такому нечестивому пути. В настоящее время он еще более угрюм и замкнут, чем обычно, а потому выяснить у него что-либо будет затруднительно.

По моему мнению, здесь нужно действовать осторожно. Буду очень признателен, господин директор, если Вы посоветуете, как лучше поступить.

Искренне Ваш

Т. П. О.

Записка Р. Д. Харриса – преподобному Т. П. Огдену

17 декабря

Благодарю Вас за докладную записку, представленную мне утром.

«Ритуал стригоев» мне неизвестен. А вот Харкера я знаю. Как вы верно предположили, я хорошо помню его мать. Я безотлагательно поговорю с мальчиком. Нельзя забывать, что для наших детей мы не только ученые наставники, но и моральные стражи.

Дневник Джонатана Харкера

17 декабря. Сейчас, когда Квинси вернулся в школу, а Мина уехала в Холмвудс, я чувствую себя как-то потерянно. Таков уж парадокс женатого мужчины: находясь в лоне семьи, мечтаешь только об уединении и личном пространстве, но в разлуке с родными скучаешь по ним безумно. Когда сегодня утром я провожал жену на поезд до Лондона, где ей предстоит пересесть на ветку до Годалминга, она призналась, что очень обеспокоена душевным состоянием бедной Кэрри. Мне кажется, Мина видит в ней (как и Артур, конечно же) своего рода замену покойной Люси Вестенра. Недавняя статья в «Пэлл-Мэлл» едва ли развеяла ее тревогу по поводу Кэрри и прочего. Я заверил жену, что все еще будет хорошо, хотя на самом деле у меня есть сомнения на сей счет. Леди Годалминг – женщина болезненная и, на мой взгляд, довольно сложная. Однако она много значит для Артура и Джека, плюс располагает значительными средствами из семейного капитала. Мина со мной согласилась, но не особо уверенно, то есть мы оба отнюдь не убеждены, что все наладится.

Слабая улыбка, бесстрастный поцелуй мне в щеку, потом грохот дверей, лязг механизмов, огромные клубы пара – и вот она уехала.

Большую часть дня я занимался своей юридической работой. А к вечеру вдруг ощутил совершенно для меня необычную потребность побыть среди людей и отправился ужинать в деревенскую гостиницу, где съел весьма недурственный пирог и умеренно выпил пару пива. Было довольно приятно сидеть среди незнакомцев, вообще ни о чем не думая.

Однако немного погодя в душе зашевелилось чувство вины, и я вернулся домой. В доме стояла тишина. Я поднялся на верхний этаж и сел у кровати, на которой недвижно покоился несчастный Ван Хелсинг. Какой он бледный. Какой хилый. Как исхудал – совсем не похож на себя прежнего.

Я взял его костлявую, в старческих пятнах руку и крепко сжал. Тишину в комнате нарушало лишь прерывистое дыхание больного. Если бы не беспамятство, как тяготила бы профессора эта унизительная беспомощность, как бесило бы многодневное вынужденное молчание.

Нахлынули воспоминания, к горлу подступили рыдания. Я постарался их подавить, но они сорвались с губ мучительным стоном.

Тотчас же в коридоре раздались шаги, скрипнула дверная ручка, и уже в следующий миг передо мной оказалась Сара-Энн Доуэль. Как всегда прелестная, она выглядела усталой и встревоженной.

– Прошу прощения, сэр. Я услышала какой-то звук и подумала…

– Увы, это всего лишь я. – Я попытался изобразить извиняющуюся улыбку. Во рту у меня пересохло, наверняка из-за недавно выпитого алкоголя. Я неловко сглотнул.

Девушка улыбнулась:

– Рада вас видеть, сэр.

Я отвел глаза и посмотрел на Ван Хелсинга:

– Как он?

– О, все по-прежнему, сэр. Никаких изменений.

– Спасибо вам. За вашу усердную работу. Мы, знаете ли, высоко ценим ваши старания. Все мы. И профессор, полагаю, сказал бы то же самое, если бы мог говорить.

Сара-Энн покраснела, потом печально вздохнула.

– Надеюсь, вы здесь не очень несчастны, – сказал я. – Вы просто замечательная сиделка, но боюсь, мы не самые лучшие хозяева.

– О, вы очень добры ко мне, сэр. Иначе и не скажешь.

– Но все же, мне кажется, вы грустите.

– Мой жених… – начала она, но сейчас же осеклась. – Ну, то есть у меня есть проблемы личного характера, которые сильно меня удручают.

Ненадолго повисло молчание, а затем, почувствовав вдруг, что между нами что-то меняется, я попросил:

– Так расскажите мне. Расскажите мне все.

Мгновение спустя я стоял на ногах, держа в объятиях Сару-Энн, которая прижималась к моей груди, рыдала в голос и изливала мне душу.

Дневник доктора Сьюворда (фонографическая запись)

18 декабря. Знаю, знаю, что надолго выпал из потока жизни. Но я по-прежнему поглощен дневником. Вероятно, поглощен больше, чем следовало бы.

Чувствую, как она нарастает во мне. Сила одержимости.

Новый шифр непонятен, распознаю лишь отдельные слова. Вижу лишь в самых общих чертах картину событий, приведших к тому, что человек добровольно принял свое проклятие.

Думаю… да, думаю, ключ к новому шифру может оказаться у другого. У соратника, что был у Ренфилда до проклятия. У старого полицейского по имени Мартин Парлоу.

Не хочу бросать ни своих друзей, ни свои обязанности здесь. Но я должен узнать правду. Должен узнать хотя бы для того, чтобы вырваться из тисков мучительной потребности все понять.

Казалось бы – зачем? Спустя столько-то времени? В конце концов, старый монстр мертв, а его злосчастный раб отправился к праотцам еще до него. Все давно похоронено в прошлом. Зачем же мне, подобно глупой мыши, лезть в западню на соблазнительную приманку