сданного некоему англичанину, который представился коммивояжером, возвращающимся в Лондон, вдруг стали раздаваться истошные визги, совершенно ужасные, по словам свидетелей.

Вскоре в коридоре собралась толпа соседей, которые настойчиво постучали в дверь и потребовали, чтобы обитатель комнаты немедленно вышел и объяснился. Ответом служил лишь жуткий вой, встревоживший всех еще сильнее. Хозяйка гостиницы сходила за ключом от номера, но выяснилось, что постоялец забаррикадировался изнутри и проникнуть к нему невозможно.

Прибывшим полицейским не оставалось ничего другого, как выбить дверь и отодвинуть тяжелые ящики, которые гость вплотную придвинул к ней, чтобы укрепить свое убежище.

Взорам вошедших предстала поистине поразительная картина: англичанин лежал на кровати в глубоком обмороке, а рядом с кроватью стояла клетка, в которой находилась огромная черная летучая мышь с красными глазами – она-то и производила кошмарные звуки, яростно хлопая крыльями.

Будучи приведен в чувство, мужчина, невзирая на свое несколько затуманенное состояние, рассыпался в извинениях и объяснил, что он ученый-натуралист, возвращается из экспедиции в Карпатских горах и везет в Англию уникальный экземпляр летучей мыши. Он сказал, что заснул необычайно крепким сном, а животное проголодалось. Доставленные неудобства англичанин компенсировал хозяйке и соседям весьма щедро.

Полицейские неохотно удалились, предварительно получив от него твердые заверения, что завтра же утром он покинет город и направится прямиком к Ла-Маншу.

Жители Рю-де-л’Анжье – да и всего Парижа, – без сомнения, будут очень рады, если господин натуралист и его сомнительный питомец в скором времени станут заботой одной только английской нации.

Дневник Мины Харкер

21 декабря. Три ужасных дня в поместье Годалминг.

Бедная Каролина совершенно раздавлена горем. Но даже после случившегося Артур все еще не вернулся домой, занятый государственными делами и своим Советом. Я считаю, что оставлять жену без поддержки в такой ситуации никуда не годится, хотя и не сомневаюсь, что он тоже горюет.

Я все гадаю, не стоит ли за всеми нашими последними несчастьями, за этой чередой ужасных событий нечто большее. Время для статьи в «Пэлл-Мэлл» о личных историях наших друзей (к счастью, Кэрри о ней ничего не знает) выбрано с подозрительной точностью. И есть еще кое-что. Пишу эти строки в поезде, идущем из Лондона в Шор-Грин. Дымный город уже остался позади, и за окнами проносятся сельские пейзажи Оксфордшира. Местность, когда-то представлявшаяся нам блаженным царством тишины и покоя (а Джонатану – царством счастливого уединения), теперь кажется мне зловещей.

И дело здесь, полагаю, не только во времени года – ибо зима превратила поля в голые пустоши, живые изгороди в сквозистые бледные тени, а деревья в угрюмых часовых, – но также в одном странном феномене, ясно свидетельствующем о моем собственном душевном состоянии.

Не вызваны ли последние события, причинившие столько страданий нам и нашим ближайшим друзьям, чем-то извне? Некой внешней силой?

Попытаюсь изложить все по порядку, пока острота впечатлений не притупилась.

Из поместья я уезжала, провожаемая не Кэрри – она по-прежнему оставалась в постели, – а мистером Эмори, стоическим слугой, знакомство с которым произошло при столь неприятных обстоятельствах. Скажу прямо, я была рада, что уезжаю. Атмосфера в доме страшно тяжелая, угнетающая дух. Кроме того, я соскучилась по мужу (хотя, возможно, и не так сильно, как хотелось бы).

Сидя в скором поезде, уже отъехавшем на несколько миль от станции Годалминг и на всех парах несущемся к столице, я испытывала известное облегчение. Виды за окном были чуть живописнее тех, что открывались взору немногим ранее. Падал снег. Падал, но на земле сразу таял.

Я сидела в купе одна, удобно устроившись и радуясь предстоящим нескольким часам полного покоя. Вскоре обнаружилось, что, если мои мысли не сосредоточены на сиюминутном, они сами собой устремляются к прежним дням – дням нашей молодости, когда все мы впервые встретились. Я гнала воспоминания прочь, но память упорствовала, воссоздавая перед моим внутренним взором определенные образы и картины, в большинстве своем неприятные. Наверняка именно эта моя невольная поглощенность прошлым и объясняет произошедшее далее. А возможно (и эта мысль почти невыносимая), – возможно, дело совсем в другом.

Несмотря на снегопад, поезд двигался плавно и беспрепятственно. Что бы там ни говорили пессимисты, сетующие на упадок страны в нынешнем веке, британские железные дороги остаются предметом зависти всего мира.

И тем не менее в какой-то момент вагон вдруг резко покачнулся, затрясся, судорожно дернулся с пронзительным металлическим скрежетом – и меня швырнуло на пол.

Все произошло чрезвычайно быстро, я даже не успела толком понять, что случилось. Удар падения, вспышка боли – и я лишилась чувств.

И вот, пока я лежала в нелепой позе на полу, не сознавая действительности, мне явился поразительно ясный сон, подобный видению.

Я находилась в каком-то старинном замке вдали от цивилизации, в окружении холодных каменных стен. Я спускалась по крутой винтовой лестнице. Где-то в отдалении часы пробили один раз.

Я ощущала острую, настоятельную потребность сойти по ступеням в самый низ, но спуск казался бесконечным. Невзирая на все мои усилия, у меня было чувство, что я вообще не продвигаюсь вперед. Лестница просто продолжалась и продолжалась, виток за витком, виток за витком.

Спустя несколько времени вдали пробило два, хотя я была уверена, что часа ну никак не могло пройти.

Едва стихло эхо второго удара, я заметила далеко внизу, на самом краю зрения, какую-то фигуру, спускавшуюся по ступеням передо мной. И опознала в ней женщину, которую не видела уже очень много лет. От неожиданности я замедлила шаг, и уже в следующий миг она скрылась из глаз. Я чуть не бегом бросилась за ней, рискуя оступиться и упасть в спешке.

Через минуту она опять появилась в поле зрения, и теперь я лучше разглядела белые руки, серебристое платье, каскад золотых волос. Я радостно позвала ее по имени, забыв во сне, что она давно умерла.

– Люси! Люси, дорогая!

Она, казалось, не услышала меня и продолжала торопливо спускаться по ступенькам.

– Люси! – крикнула я громче. – Люси Вестенра!

Тогда она наконец остановилась и повернулась ко мне. Она была в точности такой, как много лет назад, до тех страшных дней прошлого века, когда великая тьма накрыла наши жизни.

При виде меня Люси улыбнулась, и на лице ее отразилась вся прежняя веселость. Однако заговорила она с пугающей холодной настойчивостью.

– Ты должна проснуться, Мина, дорогая. Ты должна открыть глаза и увидеть общую картину.

– Люси! – воскликнула я. – Как же я рада нашей встрече!

– Я не могу долго разговаривать с тобой, – произнесла она все тем же суровым тоном. –