Однако, хотя в глубине души я уже подготовилась к первому, признавая такое развитие событий гораздо более вероятным, произошло все-таки второе.

Паша, все это время бубнивший себе под нос что-то нечленораздельное, увидев, что Лелик расстегивает молнию на ширинке, воспротивился со всей решимостью и, встав стеной между мной и моим врагом, всем своим видом продемонстрировал, что указание босса намерен выполнить неукоснительно.

– Слышь, да ты чего? Ты чего, Пашка? – изображал недоумение Лелик. – Ты что, мне подлянку, что ли, кинуть хочешь, а? Ты зачем?

– Теплый мне башку оторвет. Извини, – ни на шаг не отступая назад, говорил непреклонный Паша.

– Да кто ему скажет-то? Я? Или ты, может быть? Ты скажешь? Заложишь меня? А?

– Она скажет, – кивнув в мою сторону, проговорил Паша, и я постаралась выражением лица горячо подтвердить, что слова эти истинны.

– У-у, сука, – прошипел сразу утративший пыл Лелик. Застегнув штаны, он подошел ко мне и со всей силой пнул меня в живот. – Ладно, поквитаемся еще…

Вероятно, сообразив, что здесь не произойдет ничего интересного, автоматчик, так и не произнесший во время этой сцены ни единого слова, вышел из дома. Вслед за ним вскоре удалились и оба амбала.

Довольная, что хоть эта опасность миновала, я снова принялась за бесплодные раздумья, как же мне выйти из этой новой безвыходной ситуации и сбежать от бандитов.

Однако время шло, а гениальная идея меня почему-то не осеняла. Я была скована по рукам и ногам, в поле зрения не имелось ничего, что давало бы хоть слабую надежду скованность эту нарушить.

Вскоре я снова услышала донесшийся с улицы звук мотора: вероятно, приехал Теплый, обещавший после своего возвращения поговорить со мной «по-настоящему».

Снова внутренне собравшись и приготовившись к самому худшему развитию событий, я ждала, когда Теплый появится в комнате. Но вместо него на пороге появился второй автоматчик с двумя огромными канистрами, распространявшими запах, который невозможно было перепутать ни с каким другим.

«Бензин! – синим пламенем полыхнуло в мозгу. – Они хотят сжечь меня заживо!»

Я вспомнила, что Теплого прозвали так потому, что он имел обыкновение пожарами заметать следы, и настроение мое испортилось окончательно.

Между тем в комнате появился сам Теплый и, подойдя ко мне, весело поинтересовался:

– Как память, не вернулась?

– Не-а, – решительно ответила я, втайне недоумевая, что это его так вдохновило.

Подслушанный мной обрывок разговора явно свидетельствовал, что у товарища в ближайших перспективах большие проблемы, да и уезжал он в настроении довольно-таки мрачном, а сейчас – откуда что взялось?

Между тем Теплый, оживленный и деятельный, командным тоном отдавал распоряжения.

– Ребята, свяжите-ка мне девушку как следует, – говорил он, вытаскивая из пакета, который принес с собой, отличную, синтетического волокна веревку. – Наручники, как выяснилось, дело ненадежное. Ты за щекой, что ли, отмычки прячешь, искусница? Давай-ка, Паша, держи ее. А Лелик пускай затянет. Потуже!

Перехватив, будто железными клещами, мои запястья, Паша дождался, пока Лелик расстегнет наручники, и, максимально сблизив мне за спиной кисти рук, подставил их для пытки пылавшему местью экзекутору.

Что и говорить, Лелик затянул на славу. Чувствуя, как чуть не до кости впивается в тонкую кожу веревка, я мысленно призывала на голову Лелика все известные мне проклятия, но вслух не проронила ни звука.

– Вот так. Вот и отлично, – говорил, любуясь на работу Лелика, Теплый. – Так оно надежнее будет. Ноги, уж так и быть, оставьте. Только знаешь, чтобы она у нас понапрасну не трепыхалась, берегла энергию… Давай-ка мы ее… Что, там веревочка еще осталась, Лелик?

Тот с готовностью растянул на руках длиннющий остаток.

– Вот и прекрасно. Давай-ка, привяжи-ка ее вот сюда вот.

Лелик ехидно усмехнулся и, взяв меня за шиворот, подтащил к стене, так что я оказалась лежащей вдоль нее, параллельно трубам, к которым была прикована.

Отведя как можно дальше назад мои связанные за спиной руки, Лелик принялся наматывать второй конец веревки вокруг трубы, распялив меня почти как на дыбе и лишив последней возможности двигаться.

– Вот! Вот теперь действительно хорошо, – улыбался Теплый. – Вот теперь мне по-настоящему нравится. Ну что, упрямая, последний шанс тебе даю, последний раз тебя спрашиваю: где пацан?

– Не помню.

– Вот что ты будешь с ней делать? – как-то подозрительно беззлобно сокрушался Теплый. – Не хочет! Такая молодая, такая красивая, а не хочет жить, и все. Что ж, желание дамы для нас закон. Давай, Паша, действуй, и впрямь время поджимает. Нам еще за пацаном ехать.

Паша взял одну из огромных канистр и, отвинтив крышку, одним махом вылил на деревянный пол чуть не половину ее содержимого.

– Что ты безобразничаешь-то, – с досадой укорял Теплый. – Ты красиво делай.

Он описал рукой плавный полукруг, показывая траекторию, и послушный Паша аккуратной струйкой провел бензиновую полосу от края до края батареи, обведя меня этой изогнутой линией наподобие того, как обводят мелом положение трупа на месте преступления.

«А удачный выдался денек», – как-то машинально подумала я, без особого труда догадавшись, какими будут их следующие действия.

И ребята не стали разочаровывать. Паша отправился со своей канистрой обливать дом, а Теплый, нежно глянув мне в глаза, поднес зажигалку к обрисовывающей меня бензиновой черте. Через секунду прямо перед моим носом заплясали бойкие, веселые огоньки.

– Не скучай, – улыбнувшись, бросил на прощание Теплый и, запалив лужу, которую налил посреди комнаты Паша, вышел на улицу.

Пламя пока было не сильным, и все бы ничего, если бы не удушающий дым.

На доисторических окнах деревенского домика не было не то что пластиковых рам, а даже просто обыкновенных форточек. Вентиляция здесь, по-видимому, осуществлялась через микрощели в стенах. Очевидно, что угарный газ сквозь эти микрощели мог выветриться разве что к зиме.

Растянутая вдоль батареи с накрепко перетянутыми кистями рук, каждое движение которых вызывало невыносимую боль, имея свободной только одну совершенно бесполезную сейчас ногу, я была близка к отчаянию. Атмосфера комнаты очень быстро теряла параметры, делающие ее пригодной для жизни. Уже чувствуя в легких продукты горения, я услышала с улицы рев заведенных один за другим двигателей, а по затихаюшим звукам поняла, что обе машины убрались прочь из этого гиблого места.

В окне уже мелькали яркие языки пламени, охватившего дом снаружи.

Лихорадочно соображая, что делать, я чувствовала обжигающие прикосновения огня с линии, проведенной Пашей. Перспектива сгореть заживо на моих глазах превращалась в реальность.