Отказ в гранте стал ударом – но ударом ожидаемым. Нони давно смирилась с тем, что ей не суждено блистать. Ее уважали в обществе. Она занимала посты во всех нужных группах и была приглашенным профессором в нескольких колледжах. Один из колледжей предоставил ей жилье в кампусе. Она тогда долго благодарила декана, но тот быстро развеял ее честолюбивые надежды: «Просто вы одиноки, у вас нет семьи – и все просто. Это всего лишь квартира». Ее уважали, но она не блистала. Она была придворной, но никак не королевой.

А вот Гарри всегда был королем. Одним из немногих, кому удалось преодолеть пропасть между признанием критики и актуальностью. Его можно было бы назвать знаменитостью, если бы в его сфере такие имелись. Кроме того, у него имелись все атрибуты привлекательности. Трубка, обаяние. Газета Guardian назвала его «Хемингуэем поэтичной документалистики» – у Нони брали интервью для этой статьи.

Молодая, симпатичная журналистка пришла к ней в городскую студию. Нони заварила индийский чай, они устроились на полу на пышных, но плотных марокканских подушках. На журналистке были горчичного цвета чулки и высокие ботинки. У нее были длинные ноги, и она отлично умела их складывать. Она спросила, чему Гарри научил ее – что было самым важным. Женщины долго смотрели друг другу в глаза. Нони оценила тонкие черты лица, легкий пушок на розовых щеках. Блестящие, красивые глаза без подводки – лишь немного туши, а, может быть, и вообще без нее.

В конце концов Нони сказала: «Разводить костер». Журналистка добросовестно и с облегчением все записала. Нони сразу поняла, что он наверняка ее трахал.

В тот момент ей не было дела, какой она предстанет в статье. Она вообще не думала, что будет в ней упомянута. Но ей следовало знать. Молодая журналистка оказалась жестокой – по-своему. Она написала, что Нони – женщина из тех, кому нравится запах старых книг. Что у нее светло-русые, невзрачные волосы (конечно же, она имела в виду обычные и домашние). Стерва использовала широко известные факты, и все же Нони не могла поверить, как были использованы ее слова. Во второй раз они встретились на суаре в честь Гарри – собравшиеся там фальшивые интеллектуалы ему и в подметки не годились. Нони в уголке беседовала с несколькими малозначительными гостями за бокалом вина. Один из этих мужчин неоднократно пытался забраться ей в трусы. Он спросил, была ли она с Гарри. И Нони ответила, не подумав, как следует. Журналистка там тоже была, трясла своей гривой и делала заметки на своем мобильнике.

В следующем месяце вышла статья. Журналистка написала, что Нони публично использовала слово «трахаться: «Если вы имеете в виду, трахались ли мы, то да, трахались, сто лет назад». И в этот момент зал можно было разделить пополам – одни были очарованы, другие же ощутили отвращение. Потом следовал целый абзац, посвященный тому, что, по мнению многих, зрелый возраст Нони не позволяет ей «трахаться». Нет, конечно, она не слишком стара. Но относится она к дамам от пятидесяти шести до шестидесяти четырех, и многие полагают, что им следует всегда носить свитеры с высоким горлом, скрывать свой пол и демонстрировать исключительно благородство собственной смертности. Эти слова резко контрастировали с тем, как она описывала Гарри, который был лет на десять старше Нони, но с благородной живостью общался с гостями, вызывая восхищенные взгляды, особенно женские.

Когда статья вышла, Нони сразу же написала Гарри: «Мне так жаль. Я не ожидала, что эта женщина рядом. Черт! Но ведь Мэриен знала, да?»

Через несколько минут Гарри ответил: «Да. Но ей было неприятно увидеть это в печати. Впрочем, она успокоится».

Нони вышла из магазина с виноградом, хлебом с льняным семенем, несколькими авокадо и замороженным порционным лососем. Потом она заглянула на почту, чтобы забрать корреспонденцию – у жизни за городом были свои особенности. Проселочные дороги, сторонники Трампа. Глядя на любого рабочего с дубленой кожей, нельзя было понять, какой мрак таится под загорелым лицом. Начальница почты, круглолицая дама по имени Бернадетт, радостно улыбнулась Нони. Нони улыбнулась в ответ. Вежливо, но не более того. В глубинке она вела себя еще более сдержанно, чем в городе. Она прошла через прохладный зал и открыла свой медный ящик. Он был полон – флаеры, рекламные журналы, обычный хлам, который она складывала в корзинку для пикника, а зимой использовала для камина. А потом она увидела это. Тонкий деловой конверт из городской адвокатской конторы. Внутри сложенный листок желтоватой бумаги. Поначалу она не поняла смысла, а лишь ощутила его утрату, словно погрузилась на большую глубину. Хорошо, что на почте никого не было, только она и Бернадетт. Она снова перечитала письмо: короткое сообщение плюс время, дата и место, где ей следует присутствовать. Она прижала письмо к сердцу и ахнула.

Гарри действительно научил ее разводить костер. Ей был двадцать один год, и это происходило в его меблированной комнате на Оле-Сент-Луис. Там был закоптившийся очаг, такой огромный и неопределенный, что вполне мог пойти за отдельную комнату. Гарри сидел в кресле в довольно пустой комнате и объяснял ей, как сложить дрова и щепки. Она дрожала, безумно боясь его разочаровать. Тогда он был ее учителем – и уже почти богом. Думай об огне, как о чем-то, чему нельзя давать ни минутной передышки. Как в любой истории, которую ты рассказываешь. Не должно быть момента, когда слушатели вспоминают, что им надо в туалет. Понимаешь? Ты должна захватить их и держать, пока они не умрут. То же и с огнем. Все поленья должны соединиться, подняться, а огонь должен карабкаться по ним, пока больше не сможет дышать и начнет спускаться. Сначала закладываешь основу, а потом ничего не придется делать. Главное – сложить костер, за которым не нужно присматривать. Мы должны лежать всю ночь и не подниматься. Вот, гляди.

В тот вечер она сложила костер. Был всего лишь октябрь, но со Дня труда в округе стало страшно холодно. Нони переоделась в домашние штаны и буклированный свитер. Огонь подкармливала журналом Republic American, который раздавали бесплатно в большинстве магазинов и кафе округа Личфилд. Эти журналы никто не читал. Людям просто нравилось иметь небольшие желтые почтовые ящики возле домов. Пламя лизало зернистую фотографию местного политика.

В этом арендованном доме камин находился в столовой, которую Нони превратила в свой кабинет. Она всегда была очень экономной. Кабинет представлял собой две ширмы и шкаф.