Се'Недра вернулась к огромному дереву и резвилась в еговетвях, рискуя, на взгляд Гариона, невероятно, когда с кошачьей легкостьюскакала с ветки на ветку. Понаблюдав за ней некоторое время, он впал в какое-томечтательное состояние. Он вспомнил утреннюю встречу. Он уже встречал боговИссу и Мару, но Олдур был какой-то особенный. Столь очевидная близостьБелгарата и тети Пол с этим богом, который всегда держался от людей нарасстоянии, о многом говорила Гариону. В Сендарии, где Гарион воспитывался,религиозный культ не подразумевал выбор одного из богов. Добрые сендарымолились бесстрастно и чтили всех богов — даже Торака. Гарион, однако,чувствовал особое влечение к Олдуру. Ему надо было серьезно подумать, чтобыразобраться в своих религиозных воззрениях.

С дерева ему на голову упал сучок. Он раздраженно поднялглаза.

Ехидно улыбающаяся Се'Недра сидела прямо над ним.

— Мальчик, — сказала она самым своимаристократическим и оскорбительным тоном. — Миски стынут. Если жирзатвердеет, тебе трудно будет его смыть.

— Я тебе не судомойка, — сказал он.

— Вымой миски, Гарион, — приказала она, покусываякончик локона.

— Сама вымой.

Она посмотрела на него пристально, яростно кусая ни в чем неповинный локон.

— Чего ты волосы жуешь? — спросил он раздраженно.

— Ты о чем? — осведомилась она, вынимая изо ртапрядь.

— Всякий раз, как я на тебя гляжу, у тебя волосы ворту.

— Ничего подобного, — возмутилась она. —Будешь миски мыть?

— Не буду. — Он сощурился. Её короткая туникасовершенно неподобающим образом открывала ноги. — Почему бы тебе неодеться? — спросил он. — Не всем из нас нравится, что ты бегаешьполуголая.

Ссора сразу разгорелась вовсю.

Наконец Гарион отчаялся сказать последнее слово и,раздосадованный, отправился прочь.

— Гарион! — завопила она вслед. — Ты непосмеешь уйти и бросить меня с грязными мисками!

Он шел, не оборачиваясь.

Почувствовав знакомое прикосновение к локтю, он рассеяннопотрепал жеребенка по ушам. Малыш задрожал от радости и снова с нежностьюпотерся о его руку. Потом, не в силах больше сдерживаться, галопом поскакал налуг, распугивая мирно пасущихся кроликов. Гарион против воли улыбнулся. В такоепрекрасное утро не стоит расстраиваться из-за ссоры с принцессой.

Он ощущал что-то особенное во всей атмосфере Долины. Пустьвнешний мир окутала хмарью приближающаяся зима, пусть там бушуют бури иподстерегают опасности, над этим местом как бы простерлась рука Олдура,наполняя его спокойствием, теплотой и некой вечной волшебной ясностью. Гарион вэтот переломный момент жизни нуждался в спокойствии и тепле. Ему многоепредстояло обдумать, а для этого требовалось хоть на короткое время отвлечьсяот бурь и опасностей.

Он находился уже на полпути к башне Белгарата, когда понял,что туда-то с самого начала и шел. Высокая трава была вся в росе, башмаки унего промокли, но даже это не портило ему настроения.

Он несколько раз обошел башню, разглядывая её со всехсторон. Он без труда нашел камень, загораживающий вход, однако двигать его нестал. Негоже было бы входить без разрешения в жилище старика; кроме того,Гарион не знал, послушается ли камень кого либо, кроме Белгарата.

При этой мысли он вдруг остановился и стая припоминать,когда именно перестал думать о своем деде как о господине Волке и призналнаконец то обстоятельство, что его зовут Белгарат. Перемена эта представляласьему значительной — своего рода поворотный момент.

Все в той же задумчивости он пошел по лугу к большому беломукамню, который старик показывал ему из башни. Рассеянно он положил на него рукуи толкнул. Камень не шелохнулся.

Гарион уперся двумя руками. Камень не двигался. Он отошел ипосмотрел со стороны. Это был не такой уж и громадный валун — круглый, белый,по пояс Гариону, тяжелый, конечно, но не должен он быть таким неподъемным.Гарион заглянул под камень и только тогда понял. Снизу камень оказался плоским.Он не будет катиться. Сдвинуть его можно будет, только перевернув. Гарионобошел камень, изучая его со всех сторон. Наконец решил, что сдвинуть еговсе-таки можно, если упереться снизу и приналечь. Он сел и, глядя на камень, напрягмысли. Как это иногда с ним случалось, он заговорил вслух.

— Прежде всего надо попробовать его сдвинуть, —заключил он. — Это не кажется вовсе невозможным. Вот если не получится,тогда попробуем по иному.

Он решительно шагнул к камню, ухватился ладонями снизу ипотянул. Ничего не произошло.

— Надо приналечь, — сказал он себе, расставил ногии поднатужился. В промежуток времени, равный десяти сердцебиениям, он что быломочи тащил на себя упрямый камень, уже не надеясь его перевернуть (от этоймысли он отказался в первую же секунду), желая хотя бы немного приподнять,сдвинуть, заставить немного податься. Земля здесь не была какой-то особенномягкой — тем не менее ноги ушли в неё на долю дюйма, так сильно он давил накамень.

Гарион отпустил камень и без сил привалился к нему, частодыша. Голова кружилась, перед глазами плыли пятна. Несколько минут он пролежал,приходя в себя.

— Ну и ладно, — сказал он наконец. — Теперьмы знаем, что так ничего не выйдет. — Он отступил от камня и сел.

Прежде всякий раз, как ему доводилось делать что-либо силойразума, это выходило само собой, непроизвольно, в ответ на некую критическуюситуацию. Ему никогда не приходилось вот так сидеть и сознательно принуждатьсебя к действию. Почти сразу стало ясно, что теперь обстановка совсем иная.Весь мир словно сговорился его отвлекать. Птицы пели. Ветер касался лица.Муравей полз по руке. Как только он начинал собирать волю воедино, что-тоотвлекало его внимание.

И все же постепенно он почувствовал нечто — какое-тонапряжение в затылке, словно он во что-то упирается лбом. Он закрыл глаза —вроде помогло. Это подступало. Медленно, но верно воля накапливалась в нем,укреплялась. Что-то вспомнив, он сунул руку под рубаху и прижал родинку наладони к амулету. Скрытая сила, пробужденная этим прикосновением, забурлиламощным грохочущим потоком. Не открывая глаз, он встал. Потом открыл глаза и вупор посмотрел на непокорный белый камень.

— Ты сдвинешься. — Держась правой рукой за амулет,он протянул левую к камню ладонью вверх. — Ну! — скомандовал он имедленно повел рукой вверх. Сила в нем закипела, шум в голове сделалсяоглушительным.