— Замерзал до смерти. За год до того я после смертиматери ушел из родной деревни и первую зиму провел в шатрах безбожников. Онибыли тогда уже очень стары.

— Безбожников?

— Алгосов — вернее, тех, кто не пошел за Горимом наПролгу. Дети у них больше не рождались, и меня они приняли с радостью. Языка ихя тогда не понимал, их неумеренная нежность меня раздражала, поэтому весной яубежал. В начале следующей зимы я собрался назад, но недалеко отсюда менязастигла метель. Я лег у подножия башни моего повелителя и собрался умирать —тогда я не знал, что это башня. Так мело, что она показалась мне просто грудойкамней. Насколько помню, я тогда очень себя жалел.

— Воображаю. — Гарион вздрогнул, представив себеодиночество и близость смерти.

— Я скулил, и звук этот потревожил моего повелителя. Онвпустил меня скорее, желая утихомирить, чем по какой-либо иной причине. Кактолько я оказался внутри, я стал искать, что бы мне стащить.

— А он вместо того сделал тебя чародеем?

— Нет. Он сделал меня слугой — рабом. Я отработал нанего пять лет, прежде чем узнал, кто он такой. Кажется, временами я ненавиделего, но исполнял его приказания — почему, не знаю. Последней каплей было, когдаон приказал мне отодвинуть с его дороги большой камень. Я выбивался из сил, носдвинуть не мог. Наконец я достаточно разозлился, чтобы сдвинуть его разумом, ане руками. Этого повелитель, конечно, и ждал. После того дела у нас пошлилучше. Он изменил мое имя — Гарат — на Белгарат и сделал меня своим учеником.

— И последователем?

— Это произошло несколько позже. Мне еще многомупришлось научиться. Впервые он назвал меня своим последователем, когда япытался понять, почему некоторые звезды падают, — а сам он тогда работалнад круглым серым камнем, который подобрал на берегу реки.

— А причину ты понял? То есть почему звезды падают?

— Да. Это совсем не сложно. Тут все дело в равновесии.Мир, чтобы вращаться, должен иметь некий определенный вес. Когда вращениезамедляется, падают несколько звезд. Их веса оказывается достаточно.

— Никогда об этом не думал.

— Я тоже — до определенной поры.

— Камень, который ты упомянул. Это был…

— Око, — подтвердил Волк. — Пока повелительего не коснулся, он оставался самым обычным камнем. Как бы там ни было, япознал тайну мировой воли — в конце концов, не такая уж это и тайна, — илия тебе уже это говорил?

— Кажется, да.

— Наверное. Я иногда повторяюсь. — Старик взял вруки пергаментный свиток, посмотрел на него, потом положил на место. —Сколько всего начато и не закончено. — Он вздохнул.

— Дедушка?

— Да, Гарион?

— Это… то, что в нас… как много с его помощью можносделать?

— Все зависит от твоего разума, Гарион. Более сложныйразум способен совершать более сложные действия.

Совершенно очевидно, что сила эта не в состоянии сделать то,чего не может вообразить направляющий её разум. Потому мы и стараемся познатьбольше — чтобы расширить возможности своего разума и полнее использовать нашусилу.

— Разум у каждого свой, не такой, как у других. —Гарион с трудом пытался что-то осмыслить.

— Да.

— Не означает ли это, что наша… то, что у насесть, — он избегал слова «сила», — тоже у каждого разная. Иногда тычто-то делаешь сам, а иногда поручаешь тете Пол.

Волк кивнул.

— В каждом из нас это разное. Кое-что можем мы все.Например, все мы можем двигать предметы.

— Тетя Пол называет это теле… — Гарион замялся,позабыв слово.

— Телепортация, — закончил Волк. —Перемещение чего-либо в пространстве. Это самое простое — и обычно все делаютэто первым. И шума от него больше всего.

— Об этом она мне говорила. — Гарион вспомнилраба, которого вытащил из реки в Стисс Торе, — раба, который потом умер.

— Полгара может делать то, чего не могу я, —продолжал Волк. — Не потому, что она сильнее меня, но потому, что мыслитиначе. Мы не знаем в точности, что именно может каждый из нас, поскольку незнаем, как работает наш мозг. Ты с легкостью делаешь то, на что я не посмел быи замахнуться. Может быть, оттого, что не сознаешь, насколько это сложно.

— Я не понимаю, о чем ты.

Старик пристально посмотрел на него.

— Может быть, ты и впрямь не понимаешь. Помнишьсумасшедшего монаха, который напал на тебя в деревне на севере Толнедры, вскорепосле того, как мы выехали из Арендии?

Гарион кивнул.

— Ты исцелил его от безумия. Это означает, что в моментисцеления ты должен был до конца понять природу его болезни. Это исключительнотрудно, а ты сделал это, даже не задумываясь. И потом, конечно, жеребенок.

Гарион взглянул в окно на малыша, резвившегося на лугу рядомс башней.

— Жеребенок был мертв, но ты заставил его дышать. Чтобысделать это, надо понять природу смерти.

— Это была стена, — объяснил Гарион. — Явсего лишь прошел сквозь неё.

— Значит, дело в другом. Видимо, ты способен зрительнопредставлять очень сложные понятия в виде очень простых образов. Это редкийдар, но в нем заключены некоторые опасности, о которых тебе не мешало быузнать.

— Опасности? Какие именно?

— Не упрощай чересчур. Вот пример: если человек мертв,значит, на то есть причина — скажем, в груди у него торчит меч. Если ты вернешьего к жизни, он немедленно снова умрет. Как я уже говорил, мочь что-либо — ещене повод это делать.

Гарион вздохнул.

— Боюсь, у меня уйдет на это слишком много времени. Ядолжен научиться владеть собой, должен узнать, чего делать не могу, чтобы неубить себя в попытке совершить невозможное, узнать, что я могу и что из этогомне следует делать Лучше бы этих способностей у меня не было.

— У каждого из нас временами возникает такоежелание, — сказал старик. Однако решать не нам. Мне нравится далеко невсе, что приходится делать, да и тетке твоей тоже, но дело наше важнее нассамих, вот мы и делаем что положено, хотим того или нет.

— Что, если я скажу сейчас: «Нет. Не буду»?

— Ты, конечно, можешь это сказать, но ведь не скажешь?

Гарион опять вздохнул.