Вопросы старика оставались без ответа. Молча обходили, брели дальше... Свернул с дороги молодой политрук с бледным лицом и револьвером в руке: он брёл, словно не видел ничего, вышел к хутору, приставил пистолет к виску, но тут обнаружил старика и вообще стал белым как мел - при посторонних не стал стреляться, наорал на Петровича, обругал последними словами, потом побрёл за ближайшие кустики и там свёл счёты с жизнью. Петрович испугался не успел среагировать, тогда ещё хутор был целый, мины падали на дорогу, возницы стегали худых кобыл, часть прошла, потом появились немцы: танки с крестами без сложностей шли по грязи, стреляли башенные орудия; переваливались сбоку на бок бронетранспортёры с пехотой, на востоке разразилась светопреставление. Примерно полчаса прошло и немцы прогнали на запад колонну военнопленных: красноармейцы шли с поднятыми руками, их конвоировали автоматчики, потешались над советскими ребятами, стреляли если кто-то опускал руки. Потом на хутор въехал грузовичок с пехотинцами: сначала сжигали сараи, ржали как кони, пожилая Матрена - супруга Петровича, кинулась через двор, не посоветовавшись с мужем, немцы открыли огонь, Петрович не видел, что там произошло, вроде кричала Матрёна, ругалась - его придавило старой телегой, потерял сознание, а когда пришёл в себя, хутор уже горел, к счастью, сильный дождь прошел, часть строений уцелела. Петрович как слепой блуждал по хутору, наткнулся на мертвую Матрёну, потом ещё на двоих, соседей Антиповых - тоже не молодая чета, детишек малых на хуторе не было и то хорошо. Сын Петровича и Матрёны был поздним ребёнком, воевал в Карелии, уже две недели не получали от него писем. Похоронил всех троих, погоревал. Матрена чахоточная была, но всё равно не так собиралась помирать.

- Имелись чёрные мысли, ребята, тоже хотелось руки на себя наложить, - вздохнул Петрович. - Потом думаю: хрен-то вам, не дождутся! Немцы прошли крупной партией, на хутор не заходили, спешили. Наши стали из леса выходить, потерянные такие, без оружия, все грязные, рваные. Сюда притащились четверо, один орать стал, требовал еду, чуть не задушил меня, идиот! Хорошо, что остальные оттащили его, потом сержант дико извинялся: много таких в наших лесах: по балкам прячутся, по деревням, не знаю куда идти. Сегодня спозаранку старик Миронов из Авдеевки ко мне забрел, он тоже своих родных потерял и внучку маленькую. В Капитонова, говорит, ходил - у него там дальняя родня осталась. Так, говорит, что и в Авдеевке, и в Капитоново много наших - все больные, безоружные, сами себя боятся, селятся в сараях, в заброшенных избах, ждут чего-то… А чего ждать? - скоро немцы пожалуют, если лапки не успеешь скинуть, то постреляют. В Авдеевку вчера агитаторы приходили в нашей форме…

- Агитаторы? - нахмурился Уфимцев. - Ты о чём, дед? Вроде нет уже на этой земле советской власти.

- Ну это я так, по старинке, - смутился Петрович. - В плен сдаваться агитировали: мол, там хорошо, всех кормят, учитывают нужды всякого человека, не то, что при советах: дескать, выходите на большак к Уварово и вперед, стройными колоннами, а то у господ немцев людей не хватает, чтобы каждого на такой территории отлавливать. По-русски говорили, сволочи, и ведь, слушали их, репы чесали…

- Да уж, доверчив наш народ… - хмыкнул Глеб.

- Что случилось-то сынки? - вдруг поднял голову старик. - Сколько лет восхваляли Красную Армию: мол, всех одолеет одним мизинцем, от Тайги до британских морей и всё такое… Как допустили-то это?

- Накостыляли нам, Петрович… - скупо объяснил Шубин. - В общем, вставили по первое число. Перехитрили в штабах. Ударили там, где не ждали. А Красная Армия будет, не волнуйся, и до британских морей, и хоть до Южного Полюса, только не сразу, немного погодя. Ты уж дождись. Можешь рассказать: какие в округе деревни и как до Вязьмы добраться?

Уходили из хутора с тяжёлым сердцем: старик притащил из подвала печеную картошку, остатки квашеной капусты, задубевший хлеб, немного вяленого мяса, всовывал смущённым бойцам, просил взять: мол, самому уже столько не надо, а тех оборванцев кормить не хочет - трусы они, в лесах прячутся, в плен пачками сдаются! «А вы ребята, не самые пропащие, организовано выходите. Вон, оружием обвешены и вид у вас боевой». Маршрут до Вязьмы старик обрисовал обстоятельно и, хотелось надеяться, правдиво…

Значимых населённых пунктов в округе не было, массовую зачистку захваченных территорий фашисты пока не проводили. До юго-восточных предместьев Вязьмы оставалось чуть больше двадцати верст. Группа передвигалось в маршевом темпе, делая короткие остановки. У Большака, за сложным осиново-хвойным массивом пришлось сделать долгую остановку: лежали за косогором, а по Большаку автоматчики гнали крупную колонну военнопленных - рычали овчарки, натягивали поводки. Люди брели спотыкаясь, с низко опущенными головами, между собой почти не разговаривали. В большинстве это были рядовые, красноармейцы, представители младшего командного состава, но у многих были оторваны петлицы, нарукавные знаки. Возможно это были военнослужащие среднего командного звена, армейские политработники, последних немцы расстреливали без разбирательств и такая практика устраивала не всех. Пленные скрывали кто они на самом деле: одни боялись за свою жизнь; другие рассчитывали собрать вокруг себя людей и уйти в побег; отдельные лица, видно самые непримиримые, украдкой озирались, оценивающий поглядывали на автоматчиков. Солдаты держались на стороже, охраны было много - любая попытка прорвать оцепление каралась жестоко и всё же находились смельчаки. В хвосте колонны прогремела автоматная очередь, потом ещё несколько: толпа колыхнулась, словно морская волна, часть автоматчиков побежала назад, другие стали орать, стрелять над головами. Бегал унтер-офицер, что-то орал на ломаном русском. Колонна остановилась красноармейцы присели, сцепив руки на затылках, рвались с поводков овчарки, хрипло лаяли - попытка побега закончилась неудачей - смельчаков перестреляли. Гортанно покрикивали немцы, снова пришла в движение волна, люди брели дальше, больше никто не бросался на охрану…

- Может постреляем, товарищ лейтенант? - неуверенно предложил Уфимцев. - А то стыдно, смотрим на всё это, ничего не делаем.

- Проявим солидарность и тоже умрём, - процедил Шубин. – Забудь, сержант! Ты разведчик и должен руководствоваться целесообразностью, а не эмоциями. Заткни свой стыд себе в задницу! Думаешь, мне легко? – смягчился он. – Или, считаешь, меня трусом?

- Ну что вы, товарищ лейтенант, - смутился сержант. - Я слишком хорошо вас знаю.

- Тогда с головой дружи. До них сто метров: откроешь огонь - в своих попадёшь, станут разбегаться на ровном месте, всех перестреляют. Ты готов принять на себя ответственность за гибель целой толпы? Лично я не собираюсь… А самое веселье начнётся, когда конвойные на нас собак спустят.

- Ну да это не дворовые «шарики», - вздохнул Шуйский.

Пленные тянулись невыносимо долго, такое ощущение, словно гнали целую дивизию: ковыляли раненые в окровавленных повязках, многие не выдерживали – падали, их хватали под локти, тащили, трещали короткие очереди, на обочинах оставались трупы - доходяги немцев мало интересовали. На северо-запад прогнали не меньше шестисот человек. Арьергард колонны ушёл за перелесок, в арьергарде велись мотоциклисты, смеялись, на дороге остались несколько тел. Пришлось пережидать, потом по команде поднялись, разом бросились через поле.