l:href="#n686" type="note">[686] – на всё это должно было уйти много времени, даже если у него были периоды просветления во втором этапе болезни, то он и физически, и интеллектуально не мог бы успеть всё это сделать.

Следовательно, сама акция по созданию завещания была проведена достаточно быстро – между началом психического заболевания царя и его впадением в кому. После этого подписать текст завещания он уже физически не мог: «При развитии комы сознание утрачено, реакция на раздражения отсутствует, глаза закрыты, рот полуоткрыт, лицо гиперемировано, цианоз губ»[687].

7. С правовой точки зрения завещание Аттала не имеет законной силы, поскольку составлено психически больным, следовательно – недееспособным человеком. Не мог Аттал, будучи в здравом уме и трезвой памяти, составить завещание, которое более двух тысяч лет признаётся «странным». Как по современному, точно также же и по римскому праву, завещание больного царя не могло иметь правовых последствий. Не случайно «точные в праве римляне ничего толком не говорят о завещании»[688], очевидно, они сами понимали, что правовые основания для принятия наследства более чем сомнительные.

Следовательно, если исходить из формально-юридических принципов, то можно полагать, что оккупация Пергама римлянами была осуществлена незаконно.

В нарушение хронологической последовательности рассмотрим отношения Рима с Селевкидами, поскольку здесь всё – одна большая и пролонгированная акция, направленная на ослабление селевкидского царства, начавшаяся задолго до поглощения Пергама и закончившаяся уже после возникновения провинции Азия. Отправной точкой антиселевкидской политики сената стал «фракийский вопрос».

Древняя Фракия была плодородной и густонаселённой страной, по её южному побережью располагались богатые греческие колонии. Занимая подступ к сухопутному мосту из Европы в Азию, она являлась ключом к проливам, плацдармом для тех, кто планировал бы военный переход через проливы, т. е. стратегически важной территорией. Поэтому Фракия издревле была вовлечена в международные отношения, но в качестве не столько самостоятельной силы, сколько объекта территориальных притязаний со стороны амбициозных соседей.

Неслучайно персы накануне Греко-персидских войн и Александр Македонский перед походом в Азию затратили много усилий для подчинения фракийцев. Позже Птолемеи и Селевкиды долго соперничали за господство над фракийским югом – греческие полисы здесь страдали от натиска местных племён, и сильной державе было выгодно появиться перед ними в роли спасителя и «освободителя» от варваров.

У Македонии были традиционно сложные отношения с Фракией. После поражения Филиппа V во II Македонской войне его царство выглядело ослабленным, и этим решил воспользоваться Антиох III, вторгшийся в сферу жизненных интересов Македонии с целью установить свое господство над Фракией. Хотя ранее Антиох официально признавал право Филиппа на владение западными фракийскими землями[689]. Продвижение Антиоха в Европу стало одной из причин заключения Римом мира с Филиппом на относительно мягких условиях (Polyb. XVIII,39; Liv. XXXIII,13). Несомненна также связь между появлением Антиоха во Фракии и «освобождением» Греции римлянами в 196 г. до н. э.[690]

Предвидя возможность войны с селевкидским царством, римляне не хотели оставлять у себя в тылу враждебно настроенную по отношению к ним Грецию. Поэтому невозможно согласиться с утверждением Дж. Грэйнджера, что римлян не тревожили завоевания Антиоха во Фракии[691]. Его действия явно влияли на дипломатические контрмеры римского сената. Добавим, что в 195 г. до н. э. селевкидский царь имел во Фракии армию в 35 000 человек – это примерно столько же войск, сколько находилось в Греции под командованием Фламинина. Римский сенат не мог благодушно наблюдать за такой концентрацией воинских сил царя в непосредственной близости от сферы римских интересов.

С той же целью (обезопасить тылы) сенат вынудил Филиппа заключить союз с Римом, чтобы не казалось, будто он ждёт Антиоха, желая примкнуть к нему (Polyb. XVIII, 48, 4). Аппиан полагает, что Филипп мог бы очень навредить Риму, если бы присоединился к Селевкиду (Mac. IX, 6). Как отмечают Юстин (XXXIII, 44) и Ливий (XXXI, 1, 6), Фламинин начал войну против спартанского тирана Набиса по прямому приказу сената, опасавшегося, что Спарта станет союзницей Антиоха.

Т.о., притязания Антиоха III на Фракию существенно повлияли на политику Рима на Балканах. И не только Рима – Филипп V теперь был вынужден учитывать новую ситуацию, когда он уже не мог выступать как самостоятельная сила, и ему оставалось только присоединиться к одной из двух противоборствующих сил.

И здесь римский сенат сделал очень тонкий ход. Филиппу вернули сына, находившегося в заложниках в Риме, обещали простить недоплаченную контрибуцию и признать за ним все территории, которые он сумеет отнять у Этолии и её союзников во время ожидаемой войны с селевкидским царством (Liv. XXXVI, 10; App. Syr. 16). И царь, ставший, по меткому определению Г. Вебера, «вынужденным союзником», помог Риму не из любви к нему, а из ненависти к Антиоху[692]. С последним утверждением мы позволим себе не согласиться. Филипп, конечно же, ненавидел Рим несравненно сильнее, чем Антиоха, но у него просто не было другого выбора. Сыграли свою роль и мелкие частные мотивы: желание мести этолийцам, стремление прибрать к рукам хоть что-нибудь, желание мелких сиюминутных выгод.

Как справедливо отмечает С. Уст, Филиппа возмутило, что Селевкид на всякий случай держал при себе своего собственного претендента на трон Македонии – это действительно было большой ошибкой Антиоха[693]. Отсутствие единства эллинистических царей позволило столкнуть Антиоха с Филиппом[694].

Но самым главным для Филиппа было желание «мирного сосуществования» с могучим Римом. Он прекрасно понимал, что новая война с Римом окончится полным крахом Македонии, а оказав помощь римлянам, мог надеяться на их благодарность. Притом, заключив foedus c Римом, царь не мог остаться даже нейтральным[695]. Союзный договор предусматривал общих врагов. Соглашения такого типа регулировали отношения Рима с побеждённым, но ещё не покорённым противником.

Можно согласиться с оценкой М. Ростовцева: Филипп стал фактически зависимым монархом[696]. Не осмеливаясь думать об уничтожении зависимости, он думал лишь о том, как смягчить её суровость[697]. Ещё до начала войны послы Антигонида в Риме обещают дать вспомогательные войска, хлеб и деньги (Liv. XXXVI, 4). Невозможно, однако, верить утверждениям Ливия (XXXVI, 8), Аппиана (Syr.16) и некритически следующего за ними Ф. Уолбэнка, что на это его толкнуло демонстративное захоронение Антиохом костей павших при Киноскефалах македонян, оставленных их царём без погребения[698], а до того Филипп якобы хотел соотнести своё решение с военным счастьем сторон. На самом же деле у царя просто не было другого выхода, кроме как помогать Риму и тем самым избежать уничтожения Македонии.

Суммируя, можно признать, что во Фракии тесно переплелись интересы Селевкидов, Рима и Македонии. Птолемеи ещё в III в. до н. э. выбыли из числа возможных претендентов на обладание