столике месиво косметики и журналов, хоть она провела здесь всего пару часов. На другой стороне комнаты виден резкий контраст: кровать Трикси аккуратно заправлена, на столике нет ничего, кроме старого романа Агаты Кристи, который она, должно быть, одолжила из бабушкиной библиотеки, и стакана воды.

Я опускаюсь на пол и заглядываю под кровати, но там пусто. Я снова слышу рокот грома в отдалении и меня охватывает непреодолимое желание спрятаться. Шторма в Сиглассе казались привычным делом, когда мы были маленькими, что природные, что эмоциональные. Я помню, что гром или крики внизу так сильно меня пугали, что я часто забегала сюда по ночам. Страх был одной из немногих вещей, объединявших меня с сестрами в детстве.

Шторм в Сиглассе не похож на шторм в Лондоне или других местах, где я жила. На этом крохотном острове в шторм кажется, будто ты посреди моря в старом дряхлом корабле, который точно утонет, если волны станут слишком высокими. Раньше мы прятались вместе под кроватями в этой комнате, когда жизнь становилась слишком громкой – Лили под одной, а мы с Роуз кучковались под другой. Тогда мы отсчитывали секунды между молниями и неизбежным раскатом грома, чтобы понять, в скольких милях от нас они ударяют. Я понимаю, что теперь тоже считаю.

Раз Миссисипи… Два Миссисипи… Три Миссисипи…

Были и другие случаи, когда шторм подкрадывался ночью, когда мне приходилось прятаться одной под своей кроватью. Но мы всегда слышали, как отсчитываем в разных комнатах в темноте. Чем ближе шторм, тем страшнее нам было, когда вспышки света освещали комнату. Я уверена, мои сестры теперь тоже негласно разделяют эти воспоминания.

Раз Миссисипи… Два Миссисипи…

Двери шкафов-купе, тянущиеся вдоль одной стены, пересекают деревянные планки. Оглядываясь в последний раз, я уверена, что вижу боковым зрением, как одна из них двинулась. Я останавливаюсь и неподвижно прислушиваюсь.

– Трикси? – шепчу я.

Я что-то слышу.

– Трикси, это ты?

Последующая тишина предполагает, что мне почудилось. Но потом я слышу тихое дыхание.

Мне хочется распахнуть двери, но я боюсь того, что могу обнаружить.

Вспышка молнии озаряет небо за окном во второй раз, и мне кажется, я снова слышу движение за дверцами шкафа. Теперь это невозможно игнорировать, поэтому я заставляю себя подойти на шаг ближе. Я притворяюсь, что бояться нечего, хоть события сегодняшней ночи указывают на обратное. Шкаф уже на расстоянии вытянутой руки и я медленно приближаюсь к ручке. Снова вспышка молнии.

Раз Миссисипи…

Я не успеваю досчитать до двух.

Гром похож на оживленные аплодисменты представлению, которое еще не закончилось. Звук раздается почти мгновенно и так громко, что сотрясает дом. Свет гаснет, а я снова становлюсь ребенком, боящимся темноты, слишком напуганным, чтобы двинуться или издать звук. Я говорю себе, что это просто отключилось электричество и пытаюсь сохранять спокойствие.

Но затем молния ударяет снова.

Она освещает все, включая дверцы шкафа, и прежде, чем все снова погружается в темноту между планками я вижу глаза, смотрящие прямо на меня.

Затем дверцы начинают дрожать.

Кто-то заперт внутри и хочет выбраться наружу.

Двадцать

31-е октября 02:15 – меньше четырех часов до отлива

Все происходит так быстро: молния, глаза за дверью, темнота, а затем голос Роуз прямо позади меня.

– А ты что здесь делаешь? – спрашивает она, и мне сначала кажется, что она обращается ко мне.

У нее в руках фонарик – словно она знала, что свет отключится – и она направляет его на шкаф, распахивая дверцы.

Поппинс выбегает на нас. Она лает и виляет хвостом, а затем лижет Роуз лицо.

– Кто тебя здесь запер? – спрашивает Роуз и, когда собака не отвечает, поворачивается ко мне.

– Не я, – вырывается у меня.

– В других спальнях Трикси нет, – говорит Конор, появляясь в темном проеме. Он поднимает руку, заслоняя глаза от фонарика, направленного Роуз прямо ему в лицо. – Где ты его взяла? – спрашивает он.

– Он был под кроватью в комнате Нэнси, – отвечает Роуз. – Я подумала, что он пригодится, когда свет отключился. И я нашла там не только его.

– Трикси?

– Нет. – Роуз понижает голос до шепота: – Это.

Конор проходит в комнату и Роуз достает маленькую сумочку в цветах.

Конор качает головой: – Что это?

– Набор для диабетиков Лили.

– Я думал, она не могла его найти. Что он делает у твоей матери под кроватью?

– Я не знаю.

Дверь спальни поскрипывает, выдавая человека за ней. Мы поворачиваемся и отступаем на шаг – теперь я не единственная, кому страшно – и фонарик Роуз освещает Лили, стоящую в коридоре. Она ориентировалась в темноте с помощью зажигалки и все еще держит ее, как на поп-концерте. Ее лицо выглядит странно, будто она не совсем видит нас.

– В бабушкиной спальне Трикси нет. Вы что-нибудь нашли?

– Нет, – отвечает Роуз раньше нас. – Пойдемте вниз, может, Нэнси повезло больше. Попытайся не беспокоиться, мы найдем Трикси.

– Ладно, – кивает Лили, словно отчаянно нуждается, чтобы кто-то взял командование на себя. Привычное сопротивление исчезло и она кажется сломленной. Словно вместе с огнями Сигласса внутри Лили тоже погас свет.

Роуз освещает нам дорогу фонариком, пока мы крадемся вниз в темноте. Наш молчаливый страх кажется таким же громким, как шторм снаружи. Внизу теперь еще холоднее, потому что камин погас, но мы жмемся друг к другу не поэтому. Мы возвращаемся к подоконнику в гостиной, к последнему месту, где видели Трикси.

– Я не понимаю, она была здесь, – говорит Лили, беря плед и прижимаясь к нему носом, как собака, берущая след.

– Мы найдем ее, – говорит Роуз, но ее тон не убеждает меня, что она в это верит. – Ты побледнела. Я нашла это наверху. Когда ты в последний раз делала укол?

– Много часов назад. – Лили забирает у нее сумочку и тут же расстегивает ее. – Где ты его нашла?

– В комнате Нэнси, – отвечает Роуз, глядя в пол. Почему-то это звучит как ложь.

– Мой инсулиновый шприц пропал, – говорит Лили.

Время снова будто останавливается, пока мы осознаем последний жизненный поворот сюжета.

– Нэнси? – выкрикивает Лили, но ответа нет. Наша мать теперь тоже куда-то исчезла.

Мы вместе обыскиваем остальные комнаты первого этажа, пока Поппинс следует за нами по пятам. Думаю, сначала это казалось ей игрой, но теперь она идет, поджав хвост и уши. Я не могу не задуматься, слышит ли она что-то, чего не можем уловить мы. Гром и молнии продолжают бушевать, когда мы продвигаемся по дому с одними фонариком и свечкой, хоть шторм, кажется, удаляется.

– Трикси? –