снова и снова выкрикивает Лили вместе с нами, но ответа нет.

Сначала мы обыскиваем библиотеку. Она заполнена бабулиными книгами, беспорядочно набитыми в каждый свободный уголок обрамляющих комнату полок. На диване не видно признаков, что Роуз там спала, но ее сумка стоит в углу. В комнате холодно, темно и пусто.

Роуз возглавляет процессию на кухню. Очевидно, что в этой огромной комнате тоже никого нет, но мы по очереди заглядываем под столы, в шкафчики и за шторы. Конор выше всех, поэтому случайно врезается в черные с оранжевым бумажные гирлянды, которыми бабушка украсила кухню к Хэллоуину. Мне кажется, мы просто пытаемся чем-то себя занять, боясь, что у нас закончатся непроверенные места. И мы пытаемся не смотреть на стену с поэмой.

– Нам нужно проверить мастерскую, – говорит Роуз. Они с Лили обмениваются неловкими взглядами, мне кажется, потому, что в детстве им туда нельзя было заходить.

– Она, наверное, заперта, как обычно, – отвечает Лили, направляясь к двери. Но когда она поворачивает ручку, дверь распахивается со зловещим скрипом. Даже в приглушенном свете мы видим, что мастерская разгромлена.

Конор входит первым: – Что за…?

– Может, кто-то искал книгу, которую писала бабушка? – говорит Роуз, предлагая ответ до того, как кто-то успеет задать вопрос.

– Или искал авторские сувениры Беатрис Даркер, которые можно сбыть на Ebay, – добавляет Конор.

Роуз не обращает на него внимания: – Бабушка говорила, что собирается написать книгу обо всех нас… может, кто-то хотел что-то скрыть от чужих глаз.

Мастерская, всегда пребывавшая в упорядоченном хаосе, полностью разворочена. По полу раскиданы бумага и рисунки, ящики вынуты, карандаши сломаны пополам, а краски разлиты. Мы идем сквозь бардак из одного конца мастерской в другой, и я замечаю на стене более новые иллюстрации и стихотворения. Они все очень разные, но очень в стиле бабушки.

Здесь историю пора кончать,

О семьях разбитых и друзьях забытых,

И людях слишком слепых, чтобы вину признать.

На рисунке сине-черного моря серебром написано одно из любимых выражений бабушки. Оно всегда напоминает мне о Сиглассе и возвращении сюда год за годом.

Если не можешь найти дорогу к Счастью,

Доберись до своего Менее Грустно.

– Думаю, Роуз права. Что, если кто-то хотел найти последнюю книгу бабушки, чтобы не дать никому ее опубликовать? – говорит Конор.

– Я думаю, кому-то нужно перестать строить из себя детектива, – вставляет Лили, но он все равно продолжает.

– Бабушка всегда прятала скрытые значения в своих поэмах… они никогда не были только для детей…

– Что, если у кого-то были секреты, которыми они не хотели делиться? – говорю я, соглашаясь с ним.

– Бывают секреты, ради которых люди готовы убивать, – добавляет Конор. – И поэтому ее убили…

– Можем, пожалуйста, сфокусироваться на поисках моей дочери? – перебивает Лили.

– Где Нэнси? – спрашиваю я, но никто не отвечает. Думаю, мы слишком напуганы ответами, соревнующимися у нас в головах. Моя мать всегда была гордым и закрытым человеком. Мы знаем, как сильно она воспротивилась бы мысли, что кто-то напишет правду о ней и ее детях. Даже если под видом художественного вымысла.

Последнее стихотворение на стене сопровождается иллюстрацией в знакомом стиле бабушки. Акварельный силуэт троих маленьких девочек, держащихся за руки. Я уверена, что он был создан для ее последней книги о нас. Когда я читаю слова, в комнате становится еще холоднее. Это те же строки, что были в записке раньше, но на этот раз они выведены витиеватым почерком бабушки. Отчего я думаю, что кто-то нашел здесь иллюстрацию, скопировал слова и оставил их для нас на клочке бумаги в соседней комнате.

Кошелек или жизнь слышат дети,

Прежде чем попасть к смерти в сети.

Мне никогда не разрешали ходить с сестрами за сладостями в Хэллоуин, моя мать считала это слишком рискованным. Мы всей семьей наряжались на праздник – это был день рождения бабушки и она настаивала – но потом моим сестрам разрешалось пойти сыграть в «кошелек или жизнь» с другими местными детьми, а я оставалась дома, завидуя их возможности повеселиться и сладостям, которые они приносили домой на следующий день. Из-за приливов они всегда оставались на ночевку у друзей, потому что не могли вернуться в Сигласс до отлива. Это еще одна вещь, которая была у моих сестер в детстве и не было у меня: друзья. Мне никогда не разрешалось дружить.

Бабушка пыталась подбодрить меня, пряча сладости по всему Сиглассу только для меня. Пока Роуз с Лили веселились вне дома, я сидела с ней у камина, слушая ее истории. Она не одобряла выпрашивание сладостей и напоминала мне причину каждый год. То, что мы считаем безобидным весельем на Хэллоуин, произошло от языческого ритуала, когда люди одевались в пугающие костюмы тридцать первого октября, чтобы отпугнуть мертвых. Они предлагали еду и напитки, чтобы задобрить их, оттуда пошла традиция с бесплатными сладостями. В средневековье это называлось «рядиться». К тому времени как в Европу прибыло христианство, среди хэллоуинских традиций появилась новая практика – раздача пирогов в этот день. Бедняки ходили по домам богачей и получали выпечку под названием «пироги душ» в обмен на обещание помолиться за усопших родственников хозяев дома. Шотландия переняла эту традицию и еще немного ее видоизменила: молодежь ходила по соседям и пела песни, декламировала стихи или делала что-то еще, за что получала угощение из орехов, фруктов или монет. Термин «кошелек или жизнь» не использовался до двадцатых годов в Америке, и бабушка говорила, что он выставлял ранее важный ритуал на посмешище. Ее сильно беспокоило, что людей настраивали бояться мертвых, а не почитать их, и она всегда заканчивала историю одним и тем же предложением: «Не нужно бояться мертвых, опасаться надо живых».

Мы выходим из мастерской бабушки, так ничего и не поняв и не найдя Трикси.

Остался только музыкальный зал. Думаю, так получилось потому, что никто из нас не хотел снова видеть мертвого отца. Молния ударяет как раз перед тем, как мы открываем дверь, и я автоматически начинаю считать.

Раз Миссисипи…

Молния освещает комнату и тень пианино отбрасывает танцующий узор на стены.

Два Миссисипи…

Здесь Трикси тоже не видно, все на своих местах. Не считая исчезнувшей клавиши пианино, которую я подметила раньше. Я вспоминаю расположение ноты «до» первой октавы и понимаю, что не хватает «си-бемоль».

Три Миссисипи…

Потом я понимаю, что исчезла не только она. Тело моего отца тоже пропало, как и тело