Вряд ли ты примешь новость с восторгом, но, возможно, позже ты увидишь в этой истории своего рода поэзию. Настоящие трагедии редко разыгрываются в изящной обстановке, напротив, они отталкивают своей жестокостью, абсурдностью и отсутствием стиля. Они вульгарны. Мы чувствуем в них грубую силу, против которой восстает наша душа. Тем не менее иногда в человеческих трагедиях проявляются черты высокой поэзии. Это и создает драматический эффект. Внезапно мы понимаем, что уже не участвуем в представлении, а наблюдаем за ним из зрительного зала. Точнее, мы являемся уже и актерами, и зрителями. Мы как будто видим себя со стороны, и зрелище захватывает нас. Что же на самом деле произошло в твоем случае? Женщина, которую ты полюбил как жену, оказалась твоей сестрой. Я бы хотела пережить то же самое. Это заставило бы меня полюбить любовь до конца моих дней. Жизнь редко преподносит такие увлекательные сюрпризы. А любовь никогда.

Вспомни, что я однажды уже говорила тебе: события не существует, если сказать о нем вслух. Если ты расскажешь об этом Розмари, нашей маленькой овечке, она может не пережить такого потрясения. Но окончательно решение принимать тебе.

Постарайся не растрачивать слез. Тебя ждет новая страсть, новые переживания, новые мысли.

Твой друг,

Хелен.

P.S. За предоставленную информацию нужно благодарить мою разговорчивую тетушку Агату.

Прошло некоторое время, прежде чем Дориан поднял голову от стола. В комнате сгустились сумерки. Они прокрались из сада, неслышно ступая серебряными лапами. Предметы поблекли, как поникшие цветы. Дориан уронил письмо. Он ожидал увидеть кровь, когда страницы разобьются о покрытое лаком дерево, и удивился, что они всего лишь измялись, коснувшись пола, как обычный листок бумаги.

Бедняжка Розмари! Какой это был красивый роман, и он мог бы перерасти в нечто большее, если бы правда не пролила свой безжалостный свет на эту ужасную тайну. Что с ней будет? Дориан вспомнил, как впервые посадил ее на свою кровать и как беззащитна она была. Но едва она касалась кистью холста, то мгновенно становилась серьезной и взрослой, исчезали дрожь и пугливый трепет в глазах. Он смахнул слезы и вместе с ними – мысли о Розмари.

Он чувствовал, что на этот раз действительно стоит перед выбором. Но разве жизнь уже не сделала этот выбор за него? Да, жизнь и его неиссякаемая жажда удовольствий. Вечная юность, неисчерпаемая страсть, изощренные грехи, которым предаются под покровом ночи, животная радость и животные удовольствия – все это открывалось перед ним. Портрет будет нести на себе это бремя. Пути назад нет.

Дориан почувствовал боль при мысли о разложении, которое коснется лица на портрете. Неужели оно превратится в отталкивающую маску, которую придется скрывать под замком от людских глаз и солнечного света, который когда-то падал золотистым отблеском на мягкий изгиб его волос? Как жаль!

Возможно, если бы он передумал и посвятил свою однообразную жизнь служению добродетелям, которые выдумало общество, лицо на портрете могло бы остаться непорочным. «Но ведь старения все равно не избежать», – подумал Дориан. Неделя за неделей, час за часом он будет стареть: щеки станут дряблыми, желтые морщины поползут вокруг потухших глаз, волосы поблекнут, нижняя губа обвиснет, придавая лицу глупое, отталкивающее выражение, как у всех стариков, кожа на шее сморщится, бледные руки покроет сетка голубых вен. Что с того, если он решит вести порядочную жизнь – женится на девушке, которую не любит или любовь к которой будет всего лишь слабым отражением его любви к Розмари, и принудит себя к верности ей? Его мутило от одной мысли об этом. Его костюм на портрете будет испачкан рвотой, если он пойдет по этому пути.

Ему пришла в голову мысль взмолиться о том, чтобы проклятие было снято. Его молитва была выполнена в первый раз, почему бы богу не выполнить ее во второй? Но разве мог человек, хотя бы недолго живший на свете, отказаться от мечты оставаться вечно молодым, какой бы несбыточной ни была эта мечта и какими бы зловещими ни представлялись последствия? Кроме того, неужели он действительно может все изменить? Неужели все это случилось только благодаря его молитве? Но если мысль человеческая может влиять на поступки живых существ, то почему бы ее власти не распространяться на неживые предметы? А если это не мысль и не волеизъявление? Что, если предметы, кажущиеся нам внешними, посторонними, на самом деле подчиняются тем же законам, что и наше настроение, наши чувства? Что, если атомы притягивает друг к другу какая-то сила, загадочное родство?

Но, в конце концов, причина не имеет значения. Дориан никогда больше не решился бы искушать какие-то неведомые ему силы молитвой. Портрет изменился, потому что ему суждено было измениться, – вот и все! Не обязательно знать, отчего это произошло. Это было невероятно, и поэтому глупо было бы отвергать такую возможность. В том, чтобы наблюдать, как портрет меняется изо дня в день, следовать за ним в потайные уголки собственной души, любой философ увидел бы источник наслаждения. Он может провести исследование. Портрет станет его магическим зеркалом. Он показал ему собственное тело, жаждущее плотских удовольствий, пусть теперь раскроет его душу, которую эти удовольствия опустошают. И когда для человека на портрете наступит зима, он все еще будет пребывать в чудесном расцвете лета, которое готовится встретить осень. Когда краска сойдет с его лица, оставив только бледную маску с тяжелым взглядом свинцовых глаз, он будет переживать расцвет своей юности. Он будет вечно цвести, как прекрасный бутон, а отцветать ему не суждено. Биение жизни никогда не утихнет в нем. Как греческий бог – молод, стремителен, с неизменной улыбкой на губах. Какая разница, что произойдет с человеком на холсте? Он сам будет в безопасности – вот что действительно важно.

Дориан взял желтую книгу, которую отправила ему Хелен. Автор не был указан, и казалось, что это первая книга, когда-либо написанная на земле. Страницы готовы были рассыпаться от ветхости. Он сел в кресло и через минуту уже не замечал ничего вокруг. Это была самая странная книга из всех, что ему доводилось читать. Он читал, и ему казалось, что перед его взором под прекрасные звуки флейты проходят все человеческие грехи, наряженные в роскошные одеяния. То, что не раз являлось ему в неясных снах, стало реальностью. То, о чем он не смел даже мечтать, становилось возможным.

В романе не было сюжета, и это сближало его с жизнью. Он назывался «Страсти по Альфонсу Гри». В нем был всего лишь один герой, молодой парижанин Альфонс Гри, который пытался воскресить к жизни страсти и мысли прошедших веков и испытать всю гамму чувств, через которую проходил человеческий дух. За основу он брал самые безыскусные из изобретений человеческой мысли – самоотречение, которое люди несправедливо назвали добродетелью, и мятеж плоти, который до сих пор носит название греха. Альфонс Гри не брезговал никем – даже нищей калекой, отсутствие ног и воровские наклонности которой компенсировались смазливым личиком и невероятно длинным языком, который умел вытворять самые невероятные вещи с главным мужским органом.