тебя, не ощущает свою истинность. Оттолкни ее и сможешь держать ее какое-то время подальше от себя.

— А как заставить девочку не влюбляться в тебя? — спросил я.

— Ну, — усмехнулся оборотень, — Я точно знаю, как можно заставить женщину себя возненавидеть. Знаешь как говорят, от любви до ненависти один шаг.

Заставить Дженни себя возненавидеть и оттолкнуть, — повторил про себя, проглатывая горечь произнесенных слов. Волк внутри негодующе зарычал и стал сопротивляться. Ему не нравилась идея с самого первого дня. Но если только так я смогу ее уберечь… уберечь от самого себя, пока не вырасту и не найду ее волчицу.

— Оуэн, — вывел меня из размышлений Эрнандо, — У нас же в силе договор, что мы не рассказываем ничего твоим родителям? Иначе они перестанут мне доверять, и мы не сможем ни тренироваться вместе, ни куда-то выезжать. Ты же не хочешь подвести своего дядю?

— Конечно, нет. Обещаю ничего не рассказывать родителям.

— Слово волка? — хмыкнул мой родственник.

— Слово волка. — повторил за ним.

Закрываю глаза. Открываю. И вот я снова стою в комнате Дженни. Я не знаю, зачем я здесь и что собираюсь сделать, но мне крайне важно заполнить легкие ее запахом, вобрать в себя столько, сколько смогу — потому как вскоре все изменится.

Мы вернулись с дядей где-то полчаса назад, и Мэйс тут же выбежал к нам, информируя, что дома только отец, а мама уехала куда-то с сестрами.

— Поиграем? — оживленно скакал вокруг меня младший брат. — А куда вы ездили? Мама собирается отругать дядю, но это секрет. — шепнул он, когда мы оказались в гостиной, и Эрнандо удалился к себе, — И еще от тебя странно пахнет.

— Я занят. — сухо отвечал ему я. — Мы ездили по взрослым делам. Промой свой нос, раз мерещатся странные запахи.

— Я тоже взрослый. И ничего мне не мерещится. — насупился Мэйс, но затем с новой надеждой в голосе предложил, — Давай поиграем в приставку, пока мамы нет? В ту новую игру, которую нам папа купил.

— Позже. — строго пересек очередную попытку, и, оставив брата расстроено падать головой на диван, спешно преодолел лестницу и направился к комнате Дженни.

Зашел. Закрылся изнутри. И застыл.

Заставь ее себя возненавидеть — гудело в голове мое личное проклятье.

Зверь недовольно скалился, рычал и протестовал против этой мысли. Я пытался втолковать ему, что мы сделаем это ради нее самой, но он не желал слушать, не желал понимать. Бунтовал. Открыто выступал против, нападал, царапал, стремился вырваться и растоптать саму сущность раздражающего плана.

Обливаясь потом, я сражался с ним и пытался приструнить, но, по сути, я сражался с самим собой.

Тогда я казался себе взрослым, но был всего лишь двенадцатилетним ребёнком. Ребёнком, никак не желающим отталкивать девочку, чье присутствие порождало в сердце чувство умиротворения и безграничного тепла.

Никогда в жизни я не плакал. Даже в самом раннем детстве, падая и расшибая в кровь колени, я стойко держался и не издавал ни единого звука, в отличие от лишенного стеснения громко афишировать свои страдания младшего брата.

На мне всегда лежала печать старшинства и ответственности — быть хорошим примером своим младшим братьям и сестрам, и стать достойным сыном для своего альфы-отца и матери. Однажды самому заслужить уважаемый статус вожака и не посрамить фамилию рода.

Сильные альфы — не могут быть слабыми.

У них нет права на слабость.

У меня не было этого права.

Но первый раз в жизни из моих глаз текли слёзы, когда я крошил в руках самую первую машинку, которую подарил Дженни.

Я разрушал не Мустанг 1968 — вовсе нет. Не ему я отрывал хромированные дверцы — я калечил себя и разбивал свои детские мечты.

Одна за другой они становились грудой мусора под ногами, рассыпались искореженными частями — наглядно изображая то, что творилось у меня внутри.

Когда последняя машинка превратилась в горку мелких осколков, мне показалось, будто я собственными руками вонзил себе в сердце редкий коллекционный кол. Вначале рана была крохотной, и я мог себе позволить беспечно ее игнорировать. Не замечать. Но чем дольше я отталкивал Дженни и намеренно отдалялся от нее, тем сильнее разрасталась темная скважина. Не существовало пластыря, которым можно бы было заклеить расползающуюся дыру или мази, способной меня исцелить. Я подыхал день ото дня, но сумел смириться и убедить себя — это мелочи, ведь она останется цела.

Она прибежала сразу же, как только обнаружила разрушение в своей спальне.

— Оуэн, кто-то сломал мои машинки… — Дженни вбежала ко мне в комнату, не постучавшись, зареванная и напуганная. Ее светлая кожа выглядела ещё более бледной, девочка дрожала и тянулась ко мне. Она искала защиту. Нуждалась в поддержке. И волк внутри горько завыл. Он дернулся, потянулся утешить свою избранную, и тогда я окончательно убил себя.

Оказывается, можно умереть и при этом продолжать жить дальше.

— Пошла вон! — крикнул и спешно отвернулся, стараясь не смотреть, как ее испуганные глаза широко распахиваются.

Это было невыносимо. Тяжело. Гадко. Неправильно. Я будто сам наступал себе на горло, перекрывая доступ кислорода.

— Меня твои проблемы не интересуют! Не лезь ко мне больше! — и прежде чем волк не убил нас обоих полностью, я схватил девочку, выставил за дверь и закрыл перед ее носом дверь.

Вряд ли она после этого заходила снова в мою комнату, но если бы зашла, то увидела бы на внутренней стороне двери сотни следов от когтей.

Самое трудное — это не борьба с кем-то, порой самое трудное — это борьба с самим собой.

Ночью я не мог заснуть и спустился в третьем часу на кухню, выпить воды. Громкие голоса со стороны кабинета отца, привлекли мое внимание, и я незаметно прокрался ближе. Не настолько, чтобы оказаться замеченным или позволить уловить свой запах, но ровно настолько, что смог расслышать слова. Говорившими на повышенных тонах оказались отец с дядей.

— Как ты узнал? — с гневом спрашивал мой родитель. — Чтобы держался от нее подальше!

— Вы с Рикардой, смотрю, спелись! Ты мою сестру полностью на свою сторону подмял, а, Пит. Думаешь, не догадываюсь, что там произошло?

— Заткнись! — по голосу отца я ощущал, что он находится на пределе ярости.

— Я заткнусь, если ты скажешь, куда вы ее дели?! Почему скрыли от меня? Решили себе оставить?

— Эрнандо, повторяю. Заглохни. Ее зверь убежал, и это дело тебя не касается.

— Еще как касается. Я, если помнишь, помогал тебе скрыть следы. И никому ничего не рассказал. Я, может, хочу помочь с поиском. Но после всего, что я