Ким Ир Сен, уже находившийся на склоне лет и из отца нации превратившийся в ее добродушного дедушку, постепенно передавал бразды правления наследному принцу. Он охотно позволял превозносить и чествовать себя. Ким Чен Ир построил вокруг него культ личности, тем самым обеспечив себе его благоволение. Вместе с тем он был образцовым сыном в полном соответствии с традиционными корейскими ценностями. Тем не менее на фотографиях и видеозаписях начиная с 1970-х седеющий крестный отец появляется с сердечной, но слегка недоверчивой и снисходительной улыбкой. Как будто у него не получается воспринимать все это раболепное поклонение всерьез.

Совершенно очевидно, что таланты и наклонности Ким Чен Ира гораздо лучше подходили для закулисной деятельности, чем для главной сцены — он предпочитал находиться за объективом, а не перед ним. Эта замкнутость отразилась и на международном положении Северной Кореи в годы его правления, начавшиеся с целой череды политических кризисов, природных катаклизмов и исторических совпадений, известных как Трудный поход. Хуже не придумаешь.

Ким Чен Ир встал у руля страны, которая оказалась загнанной в угол и вынуждена была буквально бороться за выживание. Можно с уверенностью утверждать, что КНДР никогда не была так близка к краху, как в первые годы правления этого замкнутого, несимпатичного человека — разве что во время Корейской войны, за 40 лет до этого. Всего пару десятилетий назад коммунизм довлел над половиной земного шара, а теперь пылился на свалке истории. Большинство влиятельных политиков и экспертов сходились в том, что рыночный капитализм и различные формы парламентской демократии захватят территории бывшей советской империи, а затем распространятся и дальше. Северная Корея мелькала в новостях как последний враждебный западу оплот тоталитарного коммунизма, и весь мир с нетерпением ожидал, что этот оплот вот-вот рухнет. Все были уверены, что окончательный коллапс Северной Кореи — лишь вопрос времени.

«Генерал Ким Чен Ир, блистательный главнокомандующий эпохи сонгун». Идеологам, учитывая полное отсутствие военной подготовки у нового вождя, пришлось постараться, чтобы дотянуть его имидж до уровня Ким Ир Сена.

Власти жестоко подавляли подобные настроения, если, конечно, страх наказания мог потягаться с голодом и растущим недовольством населения. За действия, которые при обычных обстоятельствах можно рассматривать как мелкое хулиганство — кража зерна или иной провизии с полей или складов, — грозила публичная казнь. Попасть в лагерь для «политически неблагонадежных» стало проще простого. В этих тщетных попытках еще сильнее закрутить гайки сквозило отчаяние. В условиях всеобщей нищеты каждый был сам за себя, и вскоре подкуп, прямой обмен и проституция стали неотъемлемой частью жизни для большинства обитателей «коммунистического рая». Люди по-прежнему послушно делали все, что велено и чему они были обучены, но теперь, в отличие от прежних времен, они делали много того, что не велено и чему не учили. Через границу с Китаем на севере в страну попадали новые технологии — к примеру, небольшие бытовые видеокамеры. В условиях распада системы контроля граница охранялась хуже, чем раньше, а голодных пограничников проще было подкупить. Трясущимися руками на скрытую камеру сняты голодающие дети и деревенские улицы, по которым ковыляли отощавшие, похожие на зомби, еле живые местные жители, покидающие страну. Так окружающий мир узнал об истинных масштабах бедствия. Ким Чен Ир сам говорил, что изображение — не говоря уже о видеозаписи — говорит больше тысячи лозунгов. Даже сегодня, четверть века спустя, Северная Корея до сих пор ассоциируется у многих с голодом и нищетой.

Зернистые видеозаписи, на которых засняты истощенные дети с раздувшимися от голода животами, пустые больницы, худые люди в лохмотьях и разваливающиеся дома, с помощью новых информационных технологий быстро распространились по мировым СМИ. То же происходило с рассказами беженцев — об умерших ОТ голода друзьях И родственниках, о массовых казнях за мелкое воровство или неудачную попытку бегства.

Эти новые истории о Северной Корее быстро пустили корни и расцвели во всем мрачном и пленительном великолепии благодаря в том числе и склонности современных СМИ все драматизировать, упрощать и отбрасывать контекст.

На фоне официальной северокорейской пропаганды, упрямо твердившей, что рабочие в лучшей стране мира живут как в раю, эти истории казались гротеском. С середины 1970-х репутация Северной Кореи неоднократно страдала от дипломатических скандалов и кризисов, однако в основном окружающий мир считал ее эксцентричной и слегка раздражающей тоталитарной страной, которая живет сама по себе — не лучше и не хуже тех же Парагвая, Эфиопии или Болгарии. Но разительный контраст между официальной пропагандой, которой страна прикрывалась как обтрепанным сценическим костюмом, и безжалостной действительностью, в которой люди выживали, питаясь сорняками и насекомыми, навсегда отпечатался в памяти людей и в их представлении о Северной Корее.

Вот это я называю аудиосистемой! Пропагандистские автобусы с громкоговорителями — привычный элемент городской среды. Они транслируют записанные речи или патриотическую музыку.

Вчерашняя правда — сегодняшний миф, и в наши дни самые распространенные и живучие представления непосвященных об этой стране во многом основаны на информации о Трудном походе двадцатилетней давности.

Серый рынок

★

В 1995 году северокорейские власти решились на беспрецедентный шаг и обратились к мировому сообществу с просьбой о помощи. Это стало очередным разрывом шаблона, по которому страна жила вплоть до этого момента. В последующие несколько лет, до 2000 года, Северная Корея была самым крупным в мире получателем гуманитарной помощи, поступавшей по линии Всемирной продовольственной программы ООН. Это сопровождалось порой немыслимыми нарушениями привычных стереотипов. К примеру, самыми крупными донорами гуманитарной помощи стали США и Южная Корея — страны, до сих пор находившиеся в состоянии войны с КНДР! В большой политике не бывает благотворительности, так что, надо полагать, щедрость проистекала не из любви к ближнему. Скорее — из страха перед неконтролируемым коллапсом и последующими потоками оголодавших и отчаявшихся беженцев, которые могли хлынуть на юг. Вот вам очередной характерный (и унизительный) для Северной Кореи парадокс: активнее всего в спасении страны участвовали ее заклятые враги. Еды все равно не хватало для того, чтобы накормить всех голодных, но без нее численность жертв наверняка была бы значительно выше.

В рамках Всемирной продовольственной программы в стране образовалось множество больших и малых организаций международной помощи. Северокорейские власти настояли, чтобы все поступающее продовольствие распределялось через государственную систему, что постоянно служило источником конфликтов и разногласий со странами-донорами и международными организациями, которые не без оснований подозревали, что часть продуктов достается армии и политическому руководству. В любом случае через эти организации в Северную Корею проникло гораздо больше иностранцев, чем когда-либо ранее, и они получили доступ к тем частям страны, которые раньше были совершенно неизвестны окружающему миру. Продовольственная помощь продолжала поступать и в 2000-х, одновременно с возвращением земледелия к прежним объемам урожая. Страна постепенно возрождалась. Помимо незначительного числа беженцев, перебежчиков и мигрантов, появились и другие изменения, куда более важные для северокорейского общества в долгосрочной перспективе: мелкие капиталисты и серый рынок. Полуофициальные импровизированные рынки — чанмадан, — где можно приобрести, продать или обменять различные товары, стали появляться на площадях, тротуарах и обочинах дорог по всей стране. Исключением стал Пхеньян и некоторые другие крупные города, где население предпочитает не провоцировать власти без нужды. В авангарде этой тихой экономической революции шли женщины.