Сначала „порченого“ насильственно лишают семейных и социальных связей, затем отлучают от всякого рода обязанностей и деятельности, позволяющей индивиду осознавать себя как личность… Постепенно глубокий ужас, который он испытывает, внезапное и полное отторжение от привычных систем отношений с миром, создаваемых благодаря участию всей социальной группы, подавляют околдованного, тем более что эти системы обращаются по отношению к нему в свою противоположность, и из живого человека, наделенного правами и обязанностями, он обращается в мертвеца — объект страхов, обрядов и запретов. И физическая смерть наступает незамедлительно вслед за смертью социальной»[130].

Как мы видим, социальная смерть — это действия людей, которые словно говорят человеку: «для нас ты уже умер», или, в более смягченной форме, «ты нам не нужен». Но не стоит думать, что такие обряды — достояние лишь «примитивных» культур. Вот что писал митрополит Антоний Сурожский:

«…разумеется, есть смерть биологическая, но есть также то… что называется “смертью биографической”, — смерть, которая гораздо страшнее телесной: она-то может оказаться победой, миром, высвобождением. Биографическая смерть имеет иной характер и может тянуться долго… Сколько знаменитых людей были забыты задолго до своей кончины! Они завершили свое дело и были преданы забвению. Наша ответственность перед лицом этого уродливого, отталкивающего постепенного умирания велика, потому что человек становится лишним, если его сочтут лишним ближние; нас обходят, отстраняют те, кто прежде нас окружал, и в результате у нас впечатление, что наша жизнь кончилась задолго до того, как пришла смерть. Тут есть ответственность общественная, человеческая, христианская, которую мы должны взять на себя; мы не имеем права отбрасывать кого-то по причине его кажущейся “ненужности”»[131].

Выходит, что в цивилизованном обществе для того, чтобы превратить человека в живого мертвеца, действия и обряды не обязательны, достаточно бездействия и равнодушия. Мы проходим мимо страдающих, игнорируем их, как не заслуживающих внимания, или заслуживающих, но когда-нибудь потом. А сейчас нас ждут дела более важные. Важные… Конечно, важность и ценность тяжелобольного человека как защитника или работника для общества невелика. Но ведь ценности бывают разные. Виктор Франка, который во время Второй мировой войны провел три года в концлагерях смерти, говорил об особом типе ценностей, когда ценностью становится само отношение человека к ситуации, которую он не в силах изменить. Разве эта идея не относится к обществу в целом? Например, одноклассники, не имея возможности вылечить друга, могут относится к нему как к ценности, но только в другой системе координат, в которой важными являются сопереживание и сострадание.

В чем сходство болеющего ребенка с отвергнутым членом племени? Его избегают, относятся как к источнику опасности, лишают связей с миром людей, являющихся опорой личности.

Что чувствует подросток, общение которого с классом, да и просто со сверстниками прекратилось? Что он лишний, чужой, ненужный. Именно об этом говорила Изабель:

«Не чувствую связи с классом… посторонняя… словно занимаю не свое место»[132].

Мы уже рассказывали об этом разрыве в социальном пространстве ребенка: делении на Мы и Они. Только теперь, на этапе инкурабельности, это деление приобретает дополнительные оттенки смысла. Они — это не те, которые, в отличие от Нас, живут обычной жизнью. Они — просто живущие, а Мы — умирающие. Они все еще суетятся в аэропорту, а Мы — улетаем…

Дети младшего возраста в некоторой степени защищены от социальной изоляции, во-первых, тем, что еще не слишком зависят от общества в целом, а во-вторых — куда более важные для них люди, родители, находятся рядом. Родители образуют защитную среду, восполняя своей любовью дефицит общения. Но подростки, для которых отношения со сверстниками являются более значимыми, очень тяжело переживают свою отделенность от них. Об этом пишет, как бы вскользь, и Наташа, сетуя на забывчивость подруг, но оправдывая их необходимостью строить свою жизнь.

Общество отдаляется от неизлечимо больного ребенка, изолирует, выталкивает помимо его воли. Но, с другой стороны, изменения происходят и в самом ребенке. Близость к границе миров запускает в его душе работу по отъединению от других людей и приближению к иной реальности.

Окружающий человека мир людей иногда делят на сферы. Дальние означают более формальные контакты, они обрываются первыми еще на этапах активного лечения. Следом приходит время близких людей, в прошлом теснее связанных с ребенком. Вспоминает мама Изабель:

«…пришла бывший тренер по теннису. Вспомнились яркие победные всплески теннисной карьеры. И с этим ты мысленно тоже уже простилось…» [133]

С близким человеком связаны события, в которых участвовал и сам ребенок. Участвовал раньше. Теперь к нему приходит понимание, что больше не будет участвовать никогда. И с этим «никогда» ему придется согласиться, потому что на место этих событий приходит что-то новое, иное, а сами события становятся памятью.

Память — то, что соединяет события жизни воедино. Она создает основу для единства человека во времени. Она связывает человека с прошлым, с образом себя в прошлом.

Память будет причинять боль, если ребенок воспринимает прошлое как что-то хорошее, но потерянное для него. Он может одновременно страдать от безвозвратности этой потери и стремиться вернуть это «хорошее», чтобы поставить его на место «плохого» настоящего.

Но воспоминания могут дать покой и утешение, если он вспоминает прошлую жизнь как ценность, дающую силы пережить настоящее. Тогда память о ней будет светлой и радостной, и только слезы будут говорить о том, что эти события остались для ребенка в прошлом, что он попрощался с ними, а память о них уносит с собой. Вспоминает мама Изабель:

«…позвонили дети и спели в трубку песенку… я услышала твои всхлипы. На тебя нахлынули воспоминания о школе.

И все же это были радостные для тебя слезы»[134].

Мы помним о человеке, потому что нам есть что вспомнить. Потому что он был с нами, рядом, в нашем окружении. Помним его внешность, его слова, поступки.

Но мы помним о человеке и для того, чтобы вспоминать о нем. Чтобы сохранить общение с ним. Мы помним — значит, он есть для нас сейчас и, когда мы рассказываем о нем кому-то, он существует и для тех, кто нас слушает.