– Ну значит, не пустая, – Зинуля поджала губы, – мало ли,какие у человека проблемы? Он сказал, у него творческий кризис. Надо сменитьобстановку. Я такие вещи отлично понимаю. Тем более я уезжала в Питер, мояконурка освободилась на целый месяц.

– Так, может, он прятался от кого-то? – тихо спросила Ника.– Может, в квартире было опасно?

– От себя он прятался. Творческий кризис! – рассердиласьЗинуля. – Ну что я, следователь, допросы ему устраивать? Надо человеку – пустьживет. И вообще не перебивай меня через слово. Я так не могу.

– Ладно, давай дальше, – кивнула Ника.

– Ну а дальше был пожар. Там свет без конца выключают, уменя было много керосина, он пролился. В общем, Никитку нашли мертвым.Обгоревшим до костей. Еле опознали. Документы чудом уцелели. Паспорт, кредитнаякарточка.

– Каким образом могли уцелеть документы при таком пожаре? –быстро спросила Ника.

Зинуля присвистнула и укоризненно покачала головой.

– Ну ты даешь, Елагина. Я-то думала, ты по Ракитину хотя быслезку уронишь, а ты сидишь замороженная, вопросы умные задаешь.

– Я под наркозом, – пробормотала Ника.

– Да ты трезвая как стеклышко!

– Я другое имею в виду. Анонимки. Я должна разобраться. Япотом буду слезки ронять, – с легким раздражением проговорила Ника.

– Ну что ж. Вполне разумно. Вполне в твоем духе. Тыдействительно не изменилась за эти восемь лет.

– Так почему же уцелели документы при пожаре? – Все оченьпросто. У меня была коробка из толстой жести, я там хранила свои документы.Никитка положил туда свои. Я сама ему посоветовала. В конура моей бедлам,никогда ничего не найдешь, единственное надежное место – эта жестянка. Ну ивот, меня тут же разыскали в Питере, телефон моих питерских друзей был тоже втой жестянке. Никитка ведь растяпа, вот я ему и оставила на куске картона,крупными буквами что-то вроде послания, мол, если что, ты можешь найти меня поэтому номеру. Следователь позвонил мне рано утром, я, разумеется, тут жепомчалась на Московский вокзал – и домой, на «Красной стреле» А там полныйкошмар… В общем, я опознала Никитку подтвердила, что он у меня жил.

– Как же ты опознала обгоревший труп?

– По крестику. Помнишь, у Никитки был крестик золотой,фамильный? Он его никогда не снимал. Но до меня его опознали Галина и тетяНадя. Помнишь их?

– Да, конечно. Они тоже опознали по крестику?

– Откуда я знаю? Слушай, а почему ты об этом спрашиваешь? Тыне веришь, что это Никитка? – Зинуля прищурилась и внимательно взглянула наНику. – Ты не хочешь верить, что его больше нет? Надеешься, если труп такобгорел, могли ошибиться?

– С чего ты взяла? – вскинула брови Ника и тут жеотвернулась.

– Это вполне естественно. Я тоже сначала не хотела верить.Но кто же, если не он? Никитка жил у меня один, все произошло глубокой ночью.Труп мужчины его роста, его возраста, с его крестом на шее. Он никогда неснимал этот крест. Золото немного сплавилось, но не настолько, чтобы не узнать.

– Кроме креста, ничего не было?

– Что ты имеешь в виду?

– Никаких металлических мелких предметов, кроме креста, тебене предъявляли при опознании?

– Нет. Только крест с цепочкой.

– А дополнительные экспертизы?

– Какие экспертизы? Зачем? – поморщилась Зинуля. – Там ведьи так все ясно. Впрочем, не знаю, я не следователь.

– Ну ладно. Дальше.

– Я поселилась у мамы. Временно, конечно. Там для меняникаких условий. А потом заявился странный тип. Глухонемой бомж. И передалзаписки.

– Глухонемой бомж?

– Ну да. Он на Арбате меня нашел. Я картинками своимиторговала, акварельками, которые успела в Питере написать. Остальные всесгорели. И вот подходит этот тип…

– Как он выглядел?

– Как может выглядеть человек, у которого родимое пятно напол-лица? Что, кроме этого пятна, разглядишь?

– Многое. Ты ведь художница, Зинуля. Вспоминай все подробно– рост, телосложение, возраст, волосы, руки.

– Он был совершенно не типажный. Пятно. Понимаешь? Пустоеместо на полотне. Но, в общем, не старый. Высокий, худой, сутулый. Под ногтямитраур. Руки жутко грязные. Трясутся. Я еще подумала – как же он с такимтремором объясняется на своем глухонемом языке? Кто его желеобразные жестыразберет?

– А как он был одет?

– Как одеты московские бомжи? Плохо, грязно, безобразно.

– И ты ему сразу поверила?

– С какой стати мне ему не верить? Я ведь вообще девушкадоверчивая, ты знаешь. А тут еще такая сумма. Мне сразу стало жутко интересно.

– А тебя не удивило, что записки отпечатаны на машинке, безединой ошибки? Откуда у бомжа машинка? Откуда столько денег?

– Это, разумеется, не он писал, и деньги не его. Бомжапросто попросили передать.

– Доверили такую сумму? – покачала головой Ника. – Несходится, Зинуля, совсем не сходится…

– Ты, Ника, зануда. В жизни никогда ничего не сходится. Уменя, во всяком случае. И вообще, я не задумывалась об этом. Ну, какой-то бомжпередал записки и деньги. Это же ерунда по сравнению… – она шмыгнула носом ивнезапно всхлипнула, судорожно совершенно по-детски, – по-сравнению с тем, чтоНикитки больше нет. Он был гениальный поэт.

– Он в последние годы не написал ни одного стихотворения.Только прозу.

– Его проза – фигня. Пустое чтиво, туалетная бумага.Криминальные романы, – поморщилась Зинуля, – он был поэт. Такой рождается раз встолетие. И ведь надо же – погиб ровно в тридцать семь.

– В тридцать восемь, – поправила Ника, – два месяца назадему исполнилось тридцать восемь.

– Ну, не важно. Все равно символично.

– Значит, о бомже и о записках ты никому ни слова неговорила?

– Ни единой душе, – Зина зажмурилась и помотала головой, – яведь обещала.

– А каким образом вы с ним объяснялись?

– Мы старательно прижимали пальцы к губам, – Зина смешноизобразила свой диалог с глухонемым бомжем.

– А тебя не заинтересовало, откуда он знает тебя, Никиту,меня?

– Конечно, заинтересовало. Но, во-первых, я не сомневаюсь,сам он никого из нас не знает. Его просто использовали в качестве курьера. Ипотом, он же глухонемой, я не могла у него ничего спросить.