вслед за ней — я еще тогда догадался, что у них она просто ушла в себя, как в подводную лодку. И затаилась там, отгородившись от убийственного давления, чтобы не выдать ни себя, ни меня.

Из этой безжизненной пустоты меня фонтаном вознесло на самый верх девятого вала — Татьяна перешла к завершающей стадии своего обучения, у аналитиков. Я словно заново ощутил то чувство безудержности, которое буквально захватило меня при известии о том, что в последний день пребывания Татьяны у этих манипуляторов связь с ней прервалась …

А почему, кстати, у нее тогда только с ним связь была?

— Да не только с ним, — небрежно пожала она плечами. — И с Винни тоже — я им обоим транслировала.

— Одновременная трансляция возможна? — вырвался у меня почему-то вопрос далеко не первостепенной важности.

— Очень даже, — довольно разулыбалась она. — И ничего сложного. Меня Винни научил — после того, как я его в архив водила. Из-за этого мне как-то неудобно было не взять его к аналитикам.

— В какой архив? — поспешил за второстепенным еще менее важный вопрос.

Татьяна замялась. Я почувствовал, что любимая стихия незаметно поднесла меня к Мариинской впадине. Нет, к Бермудском треугольнику. И не исключено, что — в свете последней информации — он оказался квадратом. Нет, уже опять треугольником — темный балабол самоустранился. Неважно — мой святой хранительский долг просто обязывал меня вывести Татьяну из губительной ловушки на чистую воду.

Она с явной неохотой поведала мне, что они с Тенью напросились в архив, чтобы попытаться найти хоть какую-то информацию об ангельских детях. Татьяна, правда, больше историей отдела хранителей заинтересовалась, чтобы найти аргументы в мою защиту, а вот Винни постоянно отвлекал ее на самые древние документы. Но все равно — она нашла там очень много интересного … о жизни хранителей вообще … и тогда ей показалось …

Меня опять подхватила могучая волна ничем не замутненного облегчения. Я всегда знал, что Татьяна никогда не пойдет на поводу ни у авторитарной прямолинейности, ни у коварной загадочности. А что, кстати, последней нужно было в архиве? Что мог разнюхивать темный высочайшего ранга в нашем архиве? И что Татьяна нашла в истории нашего … моего бывшего отдела? Я бы и сам там покопался — у меня ведь тоже не раз сомнения возникали в отношении принимаемых по мне решений …

Минуточку! У нее сомнения в отношении меня возникли?!

В отношении ее хранителя, который не один десяток лет — ежедневно и недвусмысленно — давал ей понять, что ничего важнее нее для него не существует?

В отношении ее мужа, который — даже перестав быть ее хранителем — совершил в родных пенатах чудеса героизма, чтобы заставить ее снова его выбрать?

В отношении отца ее сына, который …

— А что мне оставалось думать? — запальчиво прервала Татьяна бурный поток моего негодования. — На связь ты почти не выходил. И мне через Стаса запретил. Откуда мне было знать, почему ты молчишь?

— А спросить нельзя было? — прорвало преграду мое окончательно вскипевшее возмущение. — Сколько я тебе объяснял, что у людей все проблемы от того, что они не хотят о них говорить?

— Говори, — милостиво кивнула мне Татьяна. — И обрати внимание, что сегодня я говорила первая. Отвечала на все твои вопросы — и ни одного тебе не задала. Теперь твоя очередь.

Преграды я всегда сносил, играючи — слава Всевышнему, который предоставил мне массу возможностей руку в этом набить. Когда же преграды исчезали, весь мой безудержный напор, уже вошедший в родных пенатах в легенды, озадаченно оседал.

Что ей рассказывать? Главной причиной моей просьбы к ней повременить с общением было опасение, что нас могут подслушать даже в мысленной беседе, но кроме того, мне не хотелось посвящать ее в довольно унизительные подробности своего заключения.

Как меня допрашивали часами у внештатников — и я изворачивался, тянул время, выдавая распространения наших воспоминаний за свою инициативу, чтобы они не взялись память Татьяны проверять.

Как мне пришлось сдать им тайник в лесу, где мы с темным гением встречались — в надежде сбежать, когда меня показывать его поведут, схватить Татьяну и вернуться с ней на землю.

Как меня приковали наручниками к одному из внештатников, когда мы вышли в тот лес — и заставили пройти, в двух шагах и полном бессилии, мимо учебного здания, где Татьяна как раз отдел для работы должна была выбирать.

Как меня вышвырнули потом на заброшенный уровень — как мешок с мусором — и я в прямом смысле голову себе разбил о прозрачную стену, которой меня даже от той безжизненной пустыни изолировали.

Как я мысленно буравил эту стену час за часом и день за днем, чтобы хоть самый крошечный лаз в ней проделать — и она поддавалась, конечно, но так медленно, что — не найди я другого пути на свободу — похищать Татьяну из западни аналитиков пришлось бы Стасу, упаси Всевышний!

Как на меня постоянно сбегались смотреть другие отделы, как на особо яркий экземпляр в цирке уродов — и я откладывал момент своего освобождения, чтобы продвинуть-таки в ангельские массы нашу земную историю, уже конфискованную внештатниками.

Как Стас сообщил мне о полной утрате связи с Татьяной — именно в тот момент, когда она была в отделе аналитиков и в полной их власти …

Именно в этот момент лицо Татьяны мучительно исказилось, и с легким стоном она нагнулась вперед и спрятала его в руках.

Не выдержала моего рассказа, проникновенно подумал я. А мне, между прочим, пришлось его прожить! И это я еще ни слова не сказал о своих в ней сомнениях. Редких, коротких и безжалостно подавленных. В отличие от ее смакования своих.

Впрочем, это и к лучшему — незачем ей знать о совершенно несвойственных мне мгновениях слабости. Наоборот, самое время переходить к типично победному финалу моей истории: непринужденное преодоление прозрачной стены одной только силой воли, марш-бросок легкой поступью через пустыню к башне темных, молниеносный рывок из нее к учебному зданию, безукоризненное проникновение через заслоны внештатников вокруг него, освобождение ее из вечного рабства у аналитиков в последний момент …

Вот, кстати, нужно напомнить ей, что она меня после всего этого искусала. И намекнуть на то, что бы с ней было, если бы на моем месте Стас оказался …

— Так, слушай сюда! — отчеканил у меня в голове его голос. — И имей в виду: Татьяну я уже ввел в курс дела. И дал ей добро на