— С Иваном что-то не так.

— Хо! — я киваю. — Удивил. С Иваном что-то не так… С Иваном Всё не так… это я

и сам вижу…

Он снова смотрит мне в глаза:

— Прямо вот, Видишь?

В его голосе сарказм? Странный он всё-таки тип… Пожимаю плечами:

— Ну шиза у пацана, чё тут неясного?

Николя покачивает головой:

— Нет… Это не шиза… Шиза лечится…

Я шарю рукой в поисках бутылки:

— А ты что, специалист в таких делах, да?

Он внимательно следит за тем, как в мою рюмку вливается ещё один drink:

— Специалист.

Я опрокидываю рюмку в себя. Закусываю. Говорю:

— Специалист… Какого рода специалист-то?

— Особого рода… — он громко втягивает носом воздух. — А ты вот пьян уже.

Я пьян? Я не… Хотя… Что там у нас на внутреннем спиртометре?.. Хе-хе… Точно пьян… И курить охота… А уж трахаться — вообще пиздос…

— Завтра поговорим… — смотрит мне в глаза Николя. — Если хочешь.

— Хочу, — киваю я. — А сейчас курить хочу… Пойду я покурю…

Я, опираясь о его плечо, выбираюсь из-за стола. Бреду к выходу, доставая пачку на ходу. Генке опять всунули в руки баян, и он пробует его, растягивая меха своими чёрными руками. Я прохожу мимо и машу ему ладонью. Он слегка наклоняет голову.

— Ты куда, Сашок? — кричит дядя Женя. — А ну послушай, как племяш на баяне шпарит!

— Так на крыльце же слышно! — кричу я в ответ.

Он кивает головой и показывает большой палец. Я делаю то же самое: клёвый у меня дядька…

«Врёшь, — говорит мне внутренний Гек Финн, — он тебе не дядька».

— Пшёл нах! — отвечаю я ему. — Кто бы говорил…

Я сажусь на ступеньки крыльца и закуриваю. Из темноты в круг света заходит рыжий пёс Рыжий и становится неподалёку, виляя хвостом.

— А ну иди сюда, собакин! — говорю я, похлопывая себя по голени. — Ну? Иди сюда, волчара!

Он подходит и ложится на мою ступеньку. Я хватаю его за ухо, а другой рукой подношу сигарету ко рту. Выдыхаю дым в небо: вот это звёзды!.. Запахов куча… и все они — один запах. Запах ночи. Инсэкты разные цвиркают во тьме… Офигезно, короче, тут…

Мухтар и Мальчик тоже входят в светлое пятно у крыльца и плюхаются рядом с Рыжим. Я ерошу шерсть на их мохнатых загривках, курю, и все мы вместе слушаем, как Генка в доме начинает вытягивать из мехов… что-то вязкое… что-то смутно знакомое…

…мы дети земли в кукурузных початка-а-а-ах… словно в перчатка-а-ах…

поёт он, и я чувствую, как от его голоса шевелятся волоски на моей коже… вот это Голосина!..

…справа — на-ле-ва-а-а-а-а…

словно по вена-а-а-ам…

Голос с лёгкостью ныряет из нижних нот в верхние и обратно:

…зелёное Солнце искрится…

в такой день не стыдно родиться…

в такой день не стыдно напиться…

…девчонки целуются… всё образуется…

Баян под его чёрными пальцами делает плавные акценты на слабые доли, и вдруг понимаю…

Держите меня крепче! Это же рагга! Это стопудовая рагга, парни!

И я дослушиваю эту пахнущую кукурузными полями, солнцем и девичьими поцелуями песню, постукивая себя ладонью по колену и слегка кивая головой в такт… Офигезная песня… Офигезный голос…

Зашибись, короче… А я, мля, чё-то пьяный совсем…

— В такой день не стыдно напиться, да? — спрашиваю я вышедшего покурить на крыльцо Генку.

— Конечно… — он протягивает мне руку. — Ну, здоров…

Пауза.

— …Дядя Саша…

— Здоров, — я крепко жму его руку. А он жмёт ещё крепче. Он вообще такой — покрепче. На голову выше меня. Шире в плечах. Одет в мешковатый комбинезон с накладными карманами. Такой, знаете, комбез в стиле «почём бензинчик на твоей заправке, Билл?».

Он присаживается со мной рядом, достаёт сигарету и прикуривает. Прикрывая ладонью пламя зажигалки, даёт прикурить мне.

— Слышь Генка… — я всё ещё держу Рыжего за тёплое ухо. — …Ты когда-нибудь слышал про Боба Марли?

— Интернета у нас нет, но радио слушаем… — ответил он. Потом, помолчав, неожиданно пропел:

— Я растамана-а-а… узнаю-у-у-у издалека… Из кармана… Достану два…

— Тссс! — я стукнул его по бедру костяшками пальцев.

— Донт ворри, дядя, — сказал он. — Тут никто не шарит…

Генка чуть наклонился ко мне:

— Папиросы есть?

Папиросы были. Замечательные украинские «штакеты» «Ялта» в маленьком кармашке моего рюкзака. А Всё Что Надо хранилось в коляске Генкиного мотоцикла. Мотоцикла, двигатель которого был разобран и собран обратно Генкиными руками сотни раз.

— Атасная у меня Пулялка? — спросил мой племянник, когда я развернул пакован, сидя в коляске прадедовского «MC», что стоит посреди двора за пределами светового пятна, отбрасываемого плафоном у крыльца. Он постучал по бензобаку:

— Сорок второй год выпуска… Тут даже кресты были… как на танках… Ну как на «Тиграх» и «Пантерах»…

Генка посветил зажигалкой у переднего крыла:

— А здесь номер крепится, зырь…

Этот мотоцикл сохранился в эксклюзивном состоянии с того самого момента, как дивизия вермахта была разбита в лесах под областным центром. Экипаж, которому принадлежал раньше мотык, отступая, открутил пулемёт. Но турель для него до сих пор красовалась на люльке. Атасная Пулялка. Мечта байкера.

— Дашка сказала, ты художник, — говорит Генка, когда мы раскуриваем за

курятником. — И мастюхи ещё бьёшь… да?

Я покивал, удерживая дух Джа в лёгких. Выпустил дым в ночь. Сказал, доставая сигарету:

— Только у меня машинки с собой нету…

— Дядя… — он машет дымящимся «штакетом», и огонёк чертит во тьме маршрут своего движения, — …Посмотри на меня… Какие, нах, татуировки? Ты меня вообще видишь?

И мы громко кашляем, подняв переполох среди спящих внутри сарая птиц. Хе-хе, этот подонок мне нравится…

Потом мы сидим на его Атасной Пулялке и выкуриваем ещё по сигарете.

— Слышь, Генка, — говорю я, — а ты анекдот про «бананив в нас немае», знаешь?

— С детства ненавижу… — отвечает он и рассказывает, как они в детстве играли с Ванькой и Тольчей в Ку-Клукс-Клан. Я просто мру со смеху, когда он описывает, как Иван и Толик гонялись за ним в белых колпаках с дырками для глаз по окрестным полям и жгли кресты.