на средства союзников формировать вооруженные силы для вторжения в Забайкалье и на русский Дальний Восток.

Князь Кудашев упомянул и о центральных антибольшевистских организациях, тайно действующих в Москве и Петрограде: о «национальном центре», в котором объединились кадеты, торгово-промышленники и земцы, о «правом центре», созданном сторонниками монархии, об эсеровском «союзе возрождения», и утверждал, что Советская власть едва ли продержится еще три месяца. Недаром Ленин объявил «Социалистическое отечество в опасности» и призывал всех на защиту революции.

Считая себя уже командующим противосоветскими войсками в Маньчжурии, Колчак выехал в Харбин и принялся было спешно формировать белые отряды, но не поделил власти с атаманом Семеновым, рассорился с его советником, японским подполковником Куроки, и отправился с жалобой в Японию. Однако в Токио приняли сторону Семенова и вежливо предложили адмиралу не возвращаться в Харбин, а отдохнуть на каком-нибудь японском курорте. Пришлось подчиниться. И вот тут, на курорте, к Колчаку приехал с визитом английский генерал Нокс…

«Обо всем было переговорено, все было обусловлено, — думал Колчак, сидя в кресле перед чайным столиком. — И вот теперь Гайда! Он хочет перейти на русскую службу… Ах, вот почему во Владивостоке чешские офицеры называли его карьеристом и человеком без родины. Он хочет стать главнокомандующим… Но это опасно… Он может сделаться несменяемым…»

За окном застучала по асфальту багажная тележка, где-то закричал маневровый паровоз.

Колчак поднялся с кресла и отдернул на окне легкую занавеску. На освещенном солнцем асфальте перрона он увидел группу офицеров и среди них Гайду.

Высокий, остроносый, с узким лицом, Гайда сквозь запыленные стекла казался еще выше, еще тоньше, еще остроносее, чем был на самом деле. Щурясь от солнца и склонив голову к уху генерала в голубой с золотыми пуговицами шинели, он что-то шептал, косясь на окна салон-вагона.

4

Дождь продолжал моросить. В лужах вздувались мутные пузыри, лопались и опять вздувались.

— Невеселая штучка, — ворчал Лукин, шагая рядом с Никитой по грязной улице военного городка. — Ни тебе лесочка подходящего, ни строений хороших, и от города далеко… Пропадем мы с тобой тут, Никита…

Никита молчал, хмурился и недовольно смотрел по сторонам.

Военный городок был расположен на берегу Ангары. Длинные деревянные бараки и конюшни стояли вперемежку без всякого порядка. Видимо, здесь когда-то был летний лагерь, и теперь его наспех приспособили под зимние квартиры.

Ни дерева, ни кустика… Грязный пустырь со стоячими лужами, черные низкие бараки, как огромные гробы, расставленные на взгорье подальше от берега, колючая проволока, коновязи, обитые ржавым железом, будки для часовых и опять колючая проволока.

Через пустую площадь, пересекая дорогу новобранцам, ездовые вели на водопой лошадей. Разномастные несытые кони шли понуро, скользили по грязи и тяжелыми, как падающие камни, копытами в брызги разбивали пенящиеся лужи.

— Куда он нас ведет, к чертовой матери? — ворчал Лукин. — Все казармы давно позади остались…

Действительно, строения городка остались позади, только далеко, на самом берегу Ангары, виднелось последнее невысокое здание, похожее на крестьянскую избу. К нему-то прапорщик и подвел колонну.

Здание это оказалось солдатской баней.

В предбаннике новобранцев встретил фельдфебель Староус, невысокий плотный человек с торчащими вверх лихо закрученными усами. Некоторое время исподлобья и подозрительно он рассматривал своих будущих солдат, потом сказал:

— Раздевайтесь — и в баню… Деньги, какие при себе есть, и документы, сейчас мне сдадите, а барахло свое здесь оставите. — Он указал в угол предбанника, где горкой лежали деревянные маленькие бирки. — Узлом запакуйте и бирку со своей фамилией к нему — в цейхгаузе храниться будет. Не нужно оно больше вам. Как побанитесь, зараз казенное получите, все, что полагается. — Староус обвел строгим взглядом притихших новобранцев, подкрутил кончик рыжего уса и для большей вескости прибавил: — Да не придумайте кто деньги при себе оставлять. В канцелярии они храниться должны — по надобности выдавать будем, через солдатскую лавку. Кто оставит — на себя пеняй, при выходе из бани проверять будем, вовсе отберем, да еще по шее накостыляем для памяти…

Лукин толкнул под локоть Никиту.

— Слышал? Ни одежды, ни денег…

— Не глухой… — сказал в сердцах Никита.

— Сволочи… — проворчал Лукин и принялся раздеваться. Лицо его стало злым, и он с таким ожесточением срывал с себя одежду, словно она была виновницей всех неприятностей.

Сложив в общую кучу вещи, сдав фельдфебелю деньги и документы, Никита с Лукиным разом вошли в баню. Лукин все еще был зол и мылся молча. Он сидел, опустив голову, и пристально смотрел в пол, по которому текли мутные потоки воды.

Так продолжалось несколько минут, потом Лукин поднял голову, взглянул на Никиту и усмехнулся.

— А фельдфебель каков! А? Нравится?

— Не пригляделся еще, — сказал Никита, не желая заводить разговора. Он думал о том, что из этих казарм выбраться будет не так просто, и был зол не меньше Лукина.

— А мне понравился, настоящее начальство, и вид грозный, — сказал Лукин и вдруг увидел на ноге у Никиты синий шрам. Усмешка тотчас же сбежала с его лица, он поднял удивленно брови и спросил: — Что же это ты, ранен был?

— На охоте… — ответил Никита, не глядя на Лукина.

— Ишь ты… А я подумал было, что ты старый солдат и в боях уже побывать успел… — Лукин пристально вглядывался в лицо Никиты.

— Нет, на охоте…

— Похоже, разрывной?

— Разрывной… — Никита отвернулся от Лукина, выплеснул из шайки мыльную воду и пошел за свежей.

Когда он вернулся, Лукин, казалось, уже забыл об их разговоре. Он опять неподвижно сидел на скамейке и о чем-то думал.

Выпускали новобранцев через так