Колчак поднял бровь, расправил на лбу морщины и вдруг улыбнулся.

— Да, если у них будут одни цели и одни стремления…

— Конечно, — поспешно сказал Гайда. — Конечно, только так… Но без военного диктатора нам не разбить большевиков и не закончить поход в Москве…

— До Москвы далеко, — проговорил Колчак и снова нахмурился. — Нам еще здесь, в Сибири, предстоит много хлопот, предстоит нелегкая борьба. Большевизм… Нужно его отсечь от народа и уничтожить. Большевизм…

Паровоз дал гудок, и салон-вагон, подрагивая, стал замедлять ход.

Гайда посмотрел в окно.

Толпа березок с поредевшей золотой листвой двигалась навстречу поезду. Среди березок там и тут багровели осинки. Кончился лес, и на буро-зеленых холмах замелькали домики пригородных дач.

— Сейчас станция Иркутск, — сказал Гайда. — Здесь непременно будут встречать мой поезд старые друзья. Нужно выйти на перрон… Вы пойдете?

— Нет, — ответил Колчак. — Я частное лицо, и вряд ли кто-нибудь знает, что я еду в этом поезде.

Когда поезд остановился на станции, генерал Гайда вышел из вагона и действительно увидел на перроне группу офицеров во главе с командующим войсками Иркутского военного округа генералом Элерц-Усовым, которого Гайда хорошо знал еще со дней чешского мятежа.

Офицеры вытянулись и взяли под козырек. Элерц-Усов, пожимая руку Гайде, поздравил его с возвращением и стал расспрашивать о высадившихся во Владивостоке войсках союзников.

Гайда отвечал рассеянно и односложно. Он все еще был занят мыслями о неоконченном разговоре с адмиралом.

— Иркутск — Москва, — многозначительно сказал Элерц-Усов, ударив перчаткой по эмалированной дощечке на вагоне. — Сама судьба указует вам путь…

— Да-да, — произнес Гайда и вдруг, вспомнив улыбку адмирала, спросил: — Вы знаете, кого я везу в своем поезде?

— Нет, ваше превосходительство.

Гайда нагнулся к уху Элерц-Усова и доверительно шепнул:

— Адмирала Колчака. Может быть, будущего диктатора России…

3

Колчак был обеспокоен разговором с Гайдой. Нашелся новый претендент на власть главнокомандующего. Он был опасен. Он стоял во главе чешского мятежа в Сибири, мятежа, который сделал его генералом и принес ему известность среди союзного генералитета.

«Вологодский прочит его в главнокомандующие, значит, так решила директория. Почему? Может быть, так хотят американцы? Вологодский был у мистера Морриса… Нет, но главнокомандующим должен быть диктатор… Нельзя отделять власти диктатора от власти главнокомандующего… Единственная реальная сила — это армия. Знает ли о Гайде Нокс?»

Адмирал откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

«Нокс. Но ведь сам Нокс во Владивостоке познакомил меня с Гайдой. Зачем он свел нас? Обо всем было переговорено, все было обусловлено, почему Нокс ничего не сказал о Гайде? Значит, Нокс не знал о телеграмме Вологодского…»

Колчак вспомнил свою встречу с Ноксом на японском курорте. Они встретились как англичане-соплеменники, видимо, Нокс продолжал считать адмирала офицером английской службы. Он разговаривал с Колчаком доверительно, как равный с равным, как с человеком одних взглядов и одних целей.

— Каким образом можно создать власть в Сибири? — спросил тогда Нокс.

— Путь к власти один — вооруженные силы, — сказал Колчак. — Только командующий вооруженными силами сможет осуществить всю полноту власти.

Тогда они быстро нашли общий язык. Было решено на средства английского правительства и под английским контролем создать в Сибири англо-сибирскую армию. Инструкторами в этой армии должны были стать английские офицеры, солдатами — мобилизованные крестьяне сибирских областей, главнокомандующим — адмирал Колчак. О возможностях создать армию и взять в Сибири власть Нокс попросил Колчака написать подробную записку английскому правительству. Колчак написал. Все было улажено. Нокс обещал позаботиться о том, чтобы Колчак стал верховным главнокомандующим и правителем Сибири. Он обещал послать в столицу Сибири Омск толкового офицера, который бы до приезда Колчака подготовил почву для намечающегося переворота.

Все слагалось хорошо, и адмирал уже поверил в свою восходящую звезду. Его снова призвали, призвали, когда, казалось, все рухнуло и он жил в безвестности на японском курорте. Он долго был в тени. С тех пор, как матросы прогнали его с флагманского корабля Черноморского флота, неудача сменяла неудачу.

Он сделал все, чтобы склонить на свою сторону матросов-черноморцев и удержать в своих руках флот, превратив его в послушное оружие войны, продолжения которой требовали союзники. Не удалось. Ему не поверили и прогнали его с корабля. Не помог даже величественный жест, которым он, Колчак, хотел удивить и остановить матросов, разоружающих офицеров. Тогда, на палубе флагманского корабля, он сорвал свой кортик и швырнул его в море. Он крикнул:

— Море его мне дало, морю его и отдам…

Ему не поверили. Рассчитанный жест не произвел эффекта. Может быть, он плохо сыграл? Он ушел с корабля, возненавидев матросов, которых прежде называл братьями. Он понял, что матросы за ним не пойдут.

В эту же ночь он бежал в Петроград. В столице было неспокойно. Все говорили о неудачах на фронте. Затеянное Керенским наступление провалилось. Потом на улицы вышли солдаты Петроградского гарнизона. Это было 16 июля. Солдаты шли с красными знаменами, колонна за колонной. Над колоннами колыхались кумачовые полотнища, на которых белыми буквами было написано: «Вся власть Советам!», «Долой войну!», «Долой десять министров-капиталистов!»

Колчак стоял на углу Шпалерной и смотрел на людей, идущих под красными знаменами. Он видел солдатские шинели, видел лица, удивительно похожие на лица матросов в то мгновение, когда он швырнул в море свой кортик. Потом на улицах началась стрельба. Это казаки и подтянутые с фронта верные Керенскому войска разгоняли солдатскую демонстрацию. В город вошли фронтовые велосипедные части и кавалерия. Солдатская демонстрация была разогнана. На мостовой чернели лужи крови. Казаки громили редакцию газеты «Правда» и типографию газеты «Труд».

Правительство Керенского на этот раз победило, но Колчак знал, что победа временная. Он