Ахмер и Хезепе впали в глубокую депрессию. Какой ужасный конец для такого аса, как Новотны. Быть сбитым, словно неподвижная мишень, не имея возможности сражаться. Непобежденный и сбитый во время посадки, так погиб человек, который должен был раз и навсегда доказать долгожданное и решающее превосходство реактивного истребителя. Кроме того обстоятельства, что преждевременная смерть Новотны лишила командующего истребительной авиацией его секретной козырной карты и спутала его планы, она также лишила эту специальную группу ее главной опоры.

Несмотря на посмертно признанные успехи и принесение в жертву одного из лучших в мире летчиков-истребителей, горячо ожидавшееся перевооружение истребительных групп реактивными самолетами так никогда и не началось.[165]

Наступило 16 декабря этого тяжелого 1944 г. Ураган безжалостного огня обрушился на позиции врага. После многочасового беспрерывного артиллерийского обстрела над Эйфелем и Высоким Фенном[166] поднялась стена пламени, и мощные ударные армии пришли в движение. Поток танков прорвался сквозь вражеские позиции. Немецкие «Королевские тигры» демонстрировали свое превосходство, уничтожая все, что было перед ними, сокрушая пехоту и принуждая ее отступать далеко назад от линии фронта.

Прорыв удался и, как в ранние дни войны, немецкое Верховное командование планировало продвинуться через Льеж и Брюссель к Ла-Маншу и взять вражеские бронетанковые части в смертельные клещи.

Этот неожиданно быстрый первоначальный успех пробудил большие надежды; передовые танки были на подходе к Брюсселю. Другой мощный удар расколол фронт в Арденнах[167] на большом участке, и лишь с величайшими усилиями – безжалостно бросая в бой свои последние резервы и подтянув войска с других участков фронта – Эйзенхауэр смог заткнуть прорыв и остановить немецкое наступление. Огромные соединения британских и американских самолетов беспрерывно кружили над наступающими немецкими частями. «Мародеры» были словно воздушная пехота; вооруженные двенадцатью пулеметами, они пикировали на наступавших. Нескончаемые бомбардировки по площадям достигали своей цели. «Тайфуны», от использования которых в качестве истребителей давно отказались, снова начали использоваться и своим оружием – неуправляемыми ракетами – уничтожали «Тигр» за «Тигром».

А где были немецкие люфтваффе?

Они пребывали в неподвижности…

И проходили переоснащение…

И ожидали приказа…

– Какая полная неразбериха!

– Не говорите, майор. Несчастные идиоты, смогли провести сами себя. Этот небольшой бросок к Брюсселю ничего не значит.

Майор Гайслер и я стояли перед большой картой, которая висела в комнате для инструктажей. В течение трех дней маленькие синие флажки едва переместились на запад, и не было никакой необходимости использовать синий карандаш, чтобы отмечать изменения линии фронта.[168]

Мощное, почти ставшее успешным наступление замерло на мертвой точке.

– Я не знаю, что они там наверху думают, – произнес я, задумчиво покачивая головой. – Это был наш самый последний шанс, возможно, последнее хорошо спланированное и хорошо подготовленное контрнаступление, а они провели его даже без поддержки люфтваффе.[169]

– Герман[170] хочет вести свою собственную войну и не намеревается рисковать заново укрепленными люфтваффе в пользу Рундштедта. И все же рискнуть стоило.

– Вы правы, Хейлман. Когда думаешь о командирах танков, там, на линии фронта, когда их великолепные «Тигры» один за другим повергаются в прах в отсутствие немецких истребителей, пытающихся сбросить с неба эти несовершенные, старые «Тайфуны», то едва можешь вынести этот удар.

– Я не такой сумасшедший, чтобы ставить на карту свои машины и человеческие жизни, но, по моему мнению, наш долг помочь армии. По крайней мере, мы должны были попытаться и показать тем на другой стороне, что мы еще существуем.

Я резко отвернулся от майора и зажег сигарету. Гнетущая тишина тяжело повисла в комнате.

– Хейлман, я думаю, что наши тайные опасения оказываются верными.

– Вы подразумеваете, что бессмысленно забивать себе голову и беспокоиться о том, что все равно вылетит в трубу. Бесполезная трата наших последних резервов и нелепое харакири.[171]

– Хм-м, к сожалению…

– Вы знаете, майор, я похож на собаку, чья конура горит, но которая боится выскочить наружу, потому что боится грозы.

А затем, наконец, пришел приказ действовать.

В разгар приготовлений к сочельнику раздался телефонный звонок из Ольденбурга, командир группы приказал нам немедленно перебазироваться в Фаррельбуш.[172]

Меня совершенно не радовало это нелепое жонглирование, особенно потому, что ставило под угрозу проведение вечеринки эскадрильи в сочельник. Я очень ясно сказал об этом.

– Хорошо, но я ничем не могу помочь вам. Мы должны быть завтра готовы действовать из Фаррельбуша.

Спорить было бессмысленно. Я почувствовал, что Вайсс также был поставлен в тупик этим приказом. Так что я закончил разговор и, дав привычный военный ответ: «Слушаюсь, герр гауптман», повесил трубку.