Потом он снова заказал рому и почитал еще немного. «Бриатико» медленно высыпался из письма, будто порошок из аптекарского пакетика, и это был январский «Бриатико», наверное, из-за замерзших дроздов, сидящих на черной от сажи трубе.

Петра писала округлым, незатейливым языком, другого от нее и ждать не стоило, но его раздражение почему-то нарастало с каждой страницей. Дочитывать ему не хотелось, к тому же голову уже ломило от подступающей простуды. Всего там должно быть три убийства, подумал он, закрывая папку. Убийственная весна две тысячи восьмого. Но что это за выпад, мелькнувший в самом конце письма? Fiddle while Rome burns? He думал, что ей известны такие тонкости. Я даже не знал, что она говорит по-английски. В гостиничном лифте, поднимаясь на свой этаж, он снова достал листок и перечитал его, наморщив лоб.

«Я хочу, чтобы ты боялся этого дня, Маркус Фиддл, поддельный англичанин. Ты сын негодяя, оплатившего убийство своей матери. Ты отцеубийца. Ты паршивый любовник, не посмевший взглянуть мне в глаза, удравший тайком, будто деревенский вор с ягненком за пазухой. Ты и есть вор, хотя считаешь, что добыча принадлежит тебе по праву. Видишь, я все о тебе знаю.

Играй, покуда Рим горит, но помни, что однажды твои струны лопнут и станет совсем-совсем тихо».

* * *

Проходя мимо полицейского участка, Маркус увидел свой «форд» на паркинге: одинокий, грязный, с приоткрытым водительским окном, куда заливался дождь. Вот, собаки, подумал он, когда я отдавал им ключи, окно было закрыто. Он почувствовал, что замерз, ускорил шаг, быстро миновал опустевший рынок и длинные ряды сушилок для сетей, вышел к пирсу и сразу увидел освещенные окна портовой корчмы. Ветер принес запах жареного мяса и подгоревшего чесночного соуса.

В воде с радужными пятнами мазута подрагивали отражения причальных балок – порт открывался весь сразу, пришвартованный к берегу длинной цепью лодочных огней. Двое мужчин, все еще возившихся с катером, гремели каким-то железом, пытаясь то ли поднять его на борт, то ли сбросить на причал. В сумерках их фигуры казались тонкими, а движения проворными, но, подойдя поближе, Маркус понял, что это два лысых старика, один из которых показался ему знакомым. Канат, спущенный с катера, был обмотан вокруг причального кнехта, как будто старики боялись, что ржавая посудина вдруг оживет и выйдет в открытое море.

Кто-то распахнул дверь траттории, оттуда брызнул горячий оранжевый свет, хриплую музыку перебивал жестяной голос футбольного комментатора. Посетитель в белом свитере спустился с крыльца, оперся рукой о стену и начал шумно мочиться, не обращая внимания на стоявшего рядом Маркуса.

– Эй, Павини, – окликнул его один из мужчин. – Не поможешь нам с этой штукой? Поставим тебе выпивку. Целый день возимся, не встает на место, и все тут.

– Я по ночам не работаю, – буркнул Павини, застегнул штаны и вошел обратно, захлопнув за собой дверь.

Стало еще темнее и тише. Маркус достал карманный фонарик, посветил в сторону ржавого катера и увидел, что оба работника сидят на корме, свесив ноги, и смотрят на него с любопытством. Один из них, голый до пояса, похожий на остриженного наголо викинга, из которого выпустили воздух, тоже достал фонарик и посветил в ответ. До того как зажмуриться, Маркус понял, где он видел это лицо: твердое, с выгоревшими начисто бровями, запекшимся ртом и скулами в темных пигментных пятнышках. Клошар! Тот самый, которого он видел в первый день выходившим из полицейского участка. И нынешним утром – в траттории.

Клошар, похоже, тоже его узнал и поднял ладонь в суровом приветствии легионера.

– Может, я вам подсоблю, – сказал Маркус, положил сумку на парапет, встал на причальный кнехт и протянул руку, чтобы ему помогли забраться на борт.

Клошар смотрел на него сверху и не торопился протягивать руку в ответ. На носу у него сидели замечательные очки: восьмиугольные мелкие стеклышки с незаметной перемычкой и погнутыми дужками.

– Ладно, попробуй. – За спиной клошара возник его приятель, встал на одно колено и протянул руку, крепко держась другой рукой за веревочный леер. – Скоро совсем стемнеет, а у нас конь не валялся.

Когда через пару часов они закончили, второй старик торопливо попрощался и спрыгнул на причал, а Маркус остался, увидев, что клошар снял очки и вытащил из рундука две жестяные кружки и бутылку красного.

– Вино мне привозит племянник, у него виноградник на соседнем холме, – пояснил клошар, доставая перочинный нож. – Раньше здесь у многих было свое вино, а теперь это невыгодное дело. Рыбаки зарабатывают больше, зато не всегда справляются с судьбой. Человек может однажды уйти из дома в туман, и тело его исчезнет, а ведь его ждет столько повседневных дел.

– Для того чтобы свалиться в воду, не надо даже быть рыбаком. – Маркус устроился на деревянном ящике из-под мотора. – Возьмите хоть историю с тем парнем из «Бриатико».

– Ты это о ком? – Клошар чиркнул спичкой и пристально поглядел ему в лицо.

– О наследнике здешнего поместья, который покончил с собой, спрыгнув с обрыва. Там была какая-то темная история, верно?

– Ишь ты какой! – Старик порылся в своем безразмерном плаще и достал табак в красной пачке. – Берешься судить о том, чего не знаешь.

– Ну, простите, коли так.

– Ладно, теперь это не имеет значения, – сказал старик, облизав край папиросной бумаги. – Ему не повезло. И моему дружку Понте в том году не повезло. Кто-то положил его в соль. Все в деревне знали кто, но у нас на юге туговато с правосудием. Хорошая у тебя трубка, парень, а я вот свою потерял. Курю теперь цигарки, да только в них силы никакой.

Вернувшись в «Бриатико» после выходных, я направилась прямиком в библиотеку – мне нужен был нормальный Интернет, хотя я толком еще не знала, что искать. Начать стоило с того, что мне уже известно: брат собирался купить «альфа-ромео» 8С Competizione, и это была не шутка. Он пытался что-то мне сообщить. Значит, нужно начать с этой гладкой сутенерской тачки, это первая зацепка, она подскажет мне, сколько брат собирался заработать.

Вторая зацепка – это то, что я услышала у ворот кладбища: небрежные слова тренера о марке, которую хозяин носил с собой. Если это правда и марка попала к брату (а он вырезал ее маникюрными ножницами), то мое предположение о шантаже может оказаться ложным – слава Деве Марии, если так. Противно представлять Бри пишущим подметные письма и требующим денег за молчание. Другое дело, что выяснить подробности о марке мне не у кого. Бранка со мной даже говорить не станет, а комиссар и сам ничего не знает, иначе в деревне уже обсуждали бы сладкие подробности на каждом углу, от портовых ворот до ворот Св. Екатерины.

Единственная догадка по этому поводу связана с тем словом, которое было на обороте открытки, а потом повторилось в нашем с Бри разговоре по телефону: ошибка. Она заплатит за свою ошибку, сказал он перед тем, как повесить трубку. Женщина и ее ошибка, написал он в своем последнем письме. Черт бы подрал его привычку говорить загадками. Ему всегда хотелось меня помучить, заставить попрыгать вокруг него с вопросами. Угадай, Петручча, что я тебе принес, говорил он, пряча руки за спину.