Для победы Левенхойзена в общем зачёте требовалось либо дисквалифицировать Эрика на этой последней дистанции, либо обогнать его. Эрик раздумывал: как они это себе представляют? Объявят фальстарт? Пожалуй, стоило стартовать с демонстративным опозданием. Обнаружить якобы какую-то ошибку при поворотах? Невозможно. Как повлияло бы на очки, если бы Вреде, отдыхавший после 50 метров вольным стилем, выиграл 300 метров, Эрик пришёл вторым, а Левенхойзен третьим? Вреде показал, конечно, второе время в квалификационном заплыве днём ранее, но ведь они вряд ли верили, что он сможет отыграть больше двадцати секунд, отделявших его от Эрика? Кстати, этого всё равно не хватило бы для Левенхойзена. Или они уже сдались, не желая идти на слишком явное жульничество?

Старт прошёл хорошо, так что его не пришлось повторять дважды. Но потом Вреде устремился вперёд с удивительно высокой скоростью. Эрик попытался сначала удержаться за ним, но скоро решил сбавить обороты и выбрал свой собственный темп. И после 150 метров Вреде выдохся и сдался. Может, так они себе всё и задумали: заставить Эрика принять бешеный темп на первой сотне метров и надорваться? Очевидно.

Когда Эрик вылезал из бассейна, всё выглядело так, как будто шесть человек лежали в воде и ждали, пока вконец обессиленный Левенхойзен получит своё второе место. Они, выходит, довели обман до конца, не добившись успеха. Какие свиньи.

«Ага, — крикнул Берг в свой громкоговоритель. — Перед нами победитель по сумме всех дистанций и новый обладатель трёх школьных рекордов Эрик Понти из реальной школы!»

Стало почти совсем тихо. Трибуна реальной школы отреагировала робкими хлопками.

«Я прошу аплодировать победителю!» — крикнул Берг.

Но всё ещё сохранялась тишина.

Тогда Берг встал у края бассейна и начал демонстративно аплодировать. Один. В тишине, которая растянулась на пять секунд, напоминавшие вечность. Но тут к нему присоединился директор школы.

Эрик уже шел к себе из бассейна, когда начала аплодировать трибуна гимназистов. Ему стало стыдно, и он пожалел, что втравил и себя, и Берга, и всё соревнование в этот обман. Побеждать должен лучший, к чёрту и такое правило тоже. Здесь в Щернсберге действовали другие законы и другие правила.

Сразу же после ужина состоялось собрание совета в классной комнате номер шесть.

Левенхойзен выглядел смертельно усталым. Эрик искренне улыбнулся недавнему сопернику, но тот сделал вид, что погружён в свои записи.

«Ага, — сказал председатель Бернард фон Шранц. — Опять ты перед нами, Эрик. Я полагаю, ты знаешь, за что тебе придётся отвечать на этот раз».

«Несколько случаев неповиновения, и на них мне наплевать. Потом второй случай незаконного курения, и там я собираюсь защищаться».

«Не используй недопустимый язык перед советом, последний раз делаю тебе замечание».

«Ах, не начинай всё сначала. Где обвинения?»

«Прежде чем мы начнём, я хотел бы записать в протокол лишение двух парных выходных за недопустимое поведение перед советом. Прошу секретаря зафиксировать».

Секретарь старательно записал решение. Члены совета с зализанными волосами сидели молча с лицами беспристрастных судей, но с явным оттенком враждебности. У Эрика возникло ощущение, что превосходство находилось на его стороне. Им приходилось разыгрывать представление под названием «Суд», что привязывало их к определённому ритуалу, от которого они не могли отступать.

«С этим покончено, — сказал председатель. — Теперь на очереди неповиновение. Я прошу вице-префекта доложить суть дела».

Вице-префект заметил «в качестве вступления», что данный случай представляется необычайно трудным. Ибо речь идет, по крайней мере, о двенадцати зафиксированных эпизодах неподчинения четырёхклассникам. И есть основание предположить, что в действительности прегрешений значительно больше, поскольку многие сочли «неперспективным» писать заявления.

Потом он скороговоркой зачитал доносы, поступившие в письменном виде. А далее пришла очередь председателя.

«Есть ли у обвиняемого что-нибудь заявить по данному вопросу?»

«Ничего особенного. Как я уже объяснил, мне наплевать на приказы четёрыхклассников, и я не подчинюсь также и вашим приказам, если они не подпадают под соответствующие параграфы. То есть буду отвечать только на те обвинения, которые имеются здесь, и хочу, чтобы Совет занял именно такую позицию».

«Есть ли у Совета необходимость провести по этому случаю особое обсуждение?» — поинтересовался председатель.

Эрика на время удалили. Когда через пять минут его вызвали снова, он узнал, что Совет принял его возражение как полностью правильное. Рассмотрению подлежали только зафиксированные эпизоды.

«Но это не означает, — продолжил председатель, — что дело становится менее серьёзным. У нас для оценки есть 12 случаев. Ты уже слышал доклад обвинения. Может быть, ты готов представить нам свою позицию в общем по всем фактам, или хочешь, чтобы мы разбирались с каждым из них по порядку?»

«Ничто не мешает разобраться со всем дерьмом скопом».

Председатель сделал вид, что не заметил недопустимого слова.

«Итак, — продолжил председатель, — можем мы узнать твою позицию?»

«Обвинения справедливы. Я уже объяснил, что не буду подчиняться никакому четырёхкласснику. И это означает, что любой такой рапорт может соответствовать действительности. Я даже не знаю имён всех заявителей, но признаю ситуации, о которых идёт речь. Хорошо, я виновен. Давайте свой приговор».

«Совет готов вынести решение по данному пункту?» — поинтересовался председатель и получил молчаливые кивки в ответ.

«Итак, совет приговаривает тебя к аресту на двенадцать суббот-воскресений за отказ подчиниться приказам четырёхклассников».

Эрик мысленно повторил соответствующий параграф: «…младшие ученики должны беспрекословно выполнять указания членов совета и учеников четвёртого класса гимназии…»

Пока ещё существовала лазейка для сомнений в правомочности принятого решения. Ведь целью «указаний», если сослаться на первую часть того же параграфа, вроде бы являлось «приличное поведение», и ни о каких поручениях не шло речи. Но, с другой стороны, уже в первой части говорилось, что касается «соответствия со школьными принципами дружеского воспитания», и здесь годилось любое толкование. Кроме того, второй абзац того же параграфа окончательно ставил точки над I:

«Совет имеет право после независимого рассмотрения вынести наказание за неповиновение».

Другими словами, в случае неповиновения они могли наказывать, как, чёрт возьми, им заблагорассудится. И арест выглядел лучше, чем штрафные работы, поскольку его штрафное время перевалило сейчас слишком далеко на зимнюю половину года. Арест также хорошо подходил для занятий, с какой стороны ни посмотри. Хотя они, очевидно по традиции, расценивали арест более существенным наказанием, нежели штрафные работы, которые с помощью подхалимажа можно было преобразовать в довольно приятное времяпрепровождение. Но только не для Эрика. В его случае, если стоять и копать чёртову яму неделя за неделей, это стало бы невыносимо и могло привести к ситуации, описанной в параграфе 13: