«Как волки, — подумал Эрик. — И он тоже. Пытается предложить обнажённое горло в надежде, что бой прекратится. Но здесь это не пройдёт. Чтобы не стать крысой, ему требуется выдержать приличную трёпку, прежде чем выползти из квадрата. А уж они постараются от всей души».

Левенхойзен и его товарищ дрались неуклюже и глупо. Действуя кулаками, они промахивались или через раз смазывали по касательной, хотя их жертва едва защищалась. В конце концов, придя в отчаяние, школяр неистово двинул Левенхойзена по физиономии, хотя такое попадание несложно было предугадать. Тут гимназист пришёл в ярость! Потеряв всякое самообладание, набросился на мальца с боковыми ударами. Тот инстинктивно начал уклоняться, так что доставалось, главным образом, плечам или даже спине. В общем, финал это не приближало. Но в результате Левенхойзен просто устал и остановился перевести дыхание. Тут и вступил в дело его партнер.

Кандидат на избиение стоял, наклонившись вперёд, по-идиотски открытый для атак со всех сторон. Партнер подобрался к нему и ударил сперва коленом в лицо, а потом, когда парень разогнулся, двинул кулаком в живот. Бедняга подогнул колени и заныл, но пока не уползал из квадрата. Тогда Левенхойзен подскочил и начал бить ногами. Парень сложился вперёд, так что почти лежал, а Левенхойзен продолжал свое грязное дело, крича о трусости, крысе и хорошем уроке для того, кто напрасно раскрывает рот.

Все это смахивало на плохую корриду с быком, который рухнул под ударами престарелых и малоискусных пикадоров и тореро, уже давно расставшихся с мечтой об открытии праздника в Севилье.

В конце концов парень естественно выполз из квадрата. Его кровоточащие раны, насколько Эрик мог судить, не были опасными, и, вероятно даже, ничего не требовалось зашивать. И плакал он наверняка больше от унижения, чем от боли. Он лежал, всхлипывая, внизу у бетонной плиты, когда Левенхойзен в победном экстазе подошёл к краю квадрата со стороны публики из реальной школы.

«Так будет с каждым, кто позволит себе тявкать на старших, знайте это!» — крикнул он с триумфом.

«Может, ещё кто-то хочет…» — продолжил Левенхойзен, и одновременно создалось впечатление, что он чуть ли не прикусил себе язык. Эрик мгновенно воспользовался шансом.

«Да, разумеется, Левенхойзен, я готов!» — крикнул он из толпы учеников реальной школы с самой вершины холма.

После коротких мгновений тишины послышались смешки среди окружавших его парней. Левенхойзен замер, как будто его превратили в каменную статую.

«Ну!» — крикнул Эрик.

Смешки превратились в смех. Сначала ржали несколько мальцов, но скоро холм сотрясался от рева всей реальной школы. Даже парень, только что получивший трёпку, встал и хихикал, шмыгая носом.

Эрик взвесил варианты. Он мог бы пробраться сквозь толпу вниз и шагнуть в квадрат. Тогда, вероятно, Левенхойзену с товарищем пришлось бы остаться, а Эрику — поколотить обоих. Но тут таилось что-то очень неприятное. По многим причинам казалось невозможным повторять предыдущую битву. Интуиция подсказывала ошибочность подобного продолжения.

Или товарищ смылся бы, и волнующая идея столкновения отпала сама собой, а встреча на ринге вылилась в обмен «любезностями».

Но, как определил для себя Эрик, лучшая альтернатива состояла в том, чтобы заставить Левенхойзена отступить на глазах зрителей.

«Эй! — крикнул Эрик снова. — Мне показалось, что некая крыса, слышишь, Левенхойзен, КРЫ-СА, затеяла дать взбучку кому-нибудь из реальной школы. Я перед тобой, только позови, и я приду. Поторопись, Левенхойзен, маленькая крыса, я дрожу от нетерпения!»

Смех волнами обрушился на Левенхойзена. Даже публика из гимназии оказалась бессердечной настолько, что возможность развлечься поставила выше чести своего соученика.

«Ах, чёрт, мы займёмся этим в другой раз», — пробормотал Левенхойзен достаточно громко и без особой убеждённости в голосе.

А потом он убрался из квадрата под аккомпанемент смеха и издевательских криков о крысе. Эрик остался очень доволен. Это выглядело гораздо лучше, чем выигранный бой. Совету предстояло стать предметом насмешек, лучше и не придумаешь. И тогда…

И что, собственно, могло случиться тогда? Эта идея чего-то стоила, пришло в голову Эрику. Здесь было над чем поработать.

Я полагаю, ты должен наплевать на это, Эрик. Зачем, собственно, забивать голову такими идиотами, зачем вообще волноваться в твоём положении? Ты ловко поступил с Левенхойзеном и ещё больше упрочил свои позиции. Понятно, что никто никогда не потащит тебя в квадрат, пока ты ходишь в эту школу. И ты можешь избежать всех горчичников и прочего в столовой, и они не могут угрожать тебе более чем арестом. Ты уже победил в определенном смысле, тебе бесспорно пришлось заплатить какую-то цену за свою победу всеми лишениями выходных. Но ведь вполне можно использовать время под замком для учёбы, поскольку ты всё равно помешан на спорте и тренируешься так много вечерами. Да и потом, если вспомнить о твоём нежелании ездить домой, все выглядит не столь и трагично.

Попытайся понять, что твоё сегодняшнее положение просто замечательно. Вот если ты продолжишь и дальше провоцировать их, они постараются ответить. И тогда я не знаю, что случится. В любом случае игра не стоит свеч. Ты умный, и станешь кем-то, когда закончишь учиться. Да и я тоже. И уже через несколько лет мы забудем о всех этих павианах из совета. И нам с тобой ясно, что ТАКИМИ мы не будем. Хотя, вероятно, такими станут Ястреб и ему подобные, когда они попадут в гимназию, а потом повзрослеют. А мы станем интеллектуалами, и потом, когда члены совета утратят свои прерогативы, я имею в виду, когда с ними появится возможность ДРАТЬСЯ, у них уже не останется ни одного шанса против нас. Когда, например, им придётся соревноваться за лучшие отметки, чтобы поступить в университет, или когда мы встретим их однажды и выясним, у кого интенсивнее работает голова, кто лучше сдал выпускные экзамены, у кого выше заслуги для получения престижной работы. Гораздо важнее будет задать им трёпку тогда, а не сейчас. Обрати внимание, Эрик: учителя неслучайно почти все на нашей стороне. Кого, по-твоему, они предпочитают: таких, как Ястреб и другие полуидиоты, или таких, как ты и я? Всё правильно, они не вмешиваются в деятельность совета, да и почему они должны влезать в обстоятельства, с которыми всё равно ничего не поделать. Коли так заведено в Щернсберге. Но они считают, что знания и интеллект — самое важное в нашей жизни. И встают на твою сторону, как только возникает малейший шум о книгах, которые ты можешь получать во время ареста. И потом, когда наступит весенний семестр, даю руку на отсечение, что ты и я сможем получить разрешение от биолога отсутствовать по ночам и уходить далеко за пятикилометровую границу, если захотим посмотреть перелётных птиц.

Согласен, Пьер, но я одновременно… тихо, что это? Ах, мне показалось, что снова облава, но, конечно, просто кто-то пошёл в сортир. Ну, похоже, ты прав. Конечно, «интеллектуальная жизнь», как ты её называешь, важнее всего. Понимаю, что должен учиться здесь, поскольку меня не возьмут ни в одну школу Стокгольма, да ты знаешь… Гимназия и университет самое важное в жизни человека, спору нет. И естественно, ты и я всегда будем справляться с учёбой лучше, чем Ястреб и кое-кто из членов совета. Ну и что из того? Через десять лет у нас будут первые выпускные экзамены в университете, в то время как эти парни ещё не успеют закончить школу офицеров запаса. Но, чёрт возьми, это же через десять лет! Если тебя послушать, получается, что раньше мы даже не сможем каким-то образом отомстить. Да ведь вовсе не обязательно, что мы вообще встретимся с ними в той области, которой будем заниматься. Но горчичники и квадрат существуют здесь и сейчас. Так же как облавы и театрализованные представления в форме суда. Надо как-то бороться с этой системой. И еще я считаю, что свинство со стороны учителей закрывать глаза на всё происходящее, делать вид, как будто они не видят, и не слышат, и не знают ничего. Хотя они всё равно болтают об этом между собою. Как, например, в столовой, когда дежурный учитель за директорским столом даже не поднимает голову, если по соседству кому-то влепляют удар-на-один-шов. Я не согласен, что надо заботиться только об «интеллектуальном», а потом делать вид, как будто всего этого позора не существует. Это ведь просто трусость. Учителя боятся критиковать священный «дух Щернсберга» и никогда не затрагивают этой темы в разговорах с нами. И мы с тобой всегда соглашались, что надо драться против этой дьявольщины, вот только каким образом? Но если многие начнут хотя бы смеяться над членами совета, это может стать началом его конца. Представь массовый отказ от горчичников. Думаю, не прошло бы много времени до их упразднения. Да и число возмутителей спокойствия, отправляемых под арест, не может быть бесконечным, тогда система рухнет. Всего-то и нужно семь-восемь отказников. Ты не думал об этом? Хотя можно, конечно, отвечать пассивным сопротивлением, это же твоя любимая идея. Как Махатма Ганди. Я прочитал твою книгу, кстати.