«Совет проведёт особое обсуждение!»

В коридоре Эрик рассказал о последнем обмене репликами другим ученикам реальной школы, обвиняемым в разных проступках. Это вызвало смех и восторг среди части подсудимых, и их реакцию скорей всего услышали в комнате, где заседал суд. Что и требовалось, совет стоило высмеять. Во время бурных рассуждений, возникших здесь же о том, какое решение суд вынесет на этот раз, Эрик пообещал, выслушав приговор, вызвать префекта и вице-префекта в квадрат. Он рассчитывал на новый приступ веселья среди своих товарищей по несчастью. Ведь смех являлся для них последним прибежищем.

Потом Эрика снова пригласили, и он получил арест ещё на пять парных выходных.

«Тогда у меня только два вопроса», — сказал он.

«Спрашивай, пожалуйста, это входит в твои права. Но больше никаких новых дерзостей».

«Прежде всего я хотел бы спросить: есть ли какой-то смысл вообще продолжать в том же духе? В мои планы входит учиться здесь только в течение двух лет, и, когда я выполню квоту по субботам-воскресеньям на весь срок в Щернсберге, это развлечение, наверное, закончится. Если я сейчас выругаюсь нецензурно несколько раз, вы, наверное, сможете набрать мне наказаний сразу на все два года?»

«Ага, и что за второй вопрос?»

«Я хотел бы вызвать председателя и обвинителя в квадрат завтра в восемь часов после ужина».

Совету понадобилось немало усилий, чтобы сидеть и изображать из себя суд. Председатель сделал «усталый жест», прежде чем высказался.

«Ответы на твои два вопроса следующие. Совет судит только за фактические проступки в каждом отдельном случае. Мы не можем выносить какие-то общие приговоры, это шло бы вразрез с законом. А что касается второго вопроса, ты, вероятно, пошутил…»

«Вовсе нет, я сказал совершенно серьёзно».

«Если это сейчас не было шуткой, а только одной из твоих обычных дерзостей, объясню: невозможно, чтобы ученик реальной школы вызвал членов совета».

«Да, болтать вы горазды…»

«А сейчас мы потратили уже слишком много времени на тебя. Когда выйдешь, скажи Танги, что теперь его очередь…»

Эрик вернулся в коридор и подтвердил радостно, что вызвал префекта и вице-префекта, но что они отказались. Он прекрасно понимал, что история с брошенной им перчаткой быстро распространится по школе.

Потом перед судом предстал Пьер, и его осудили, как он ни отрицал свою вину, за первый случай незаконного курения со ссылкой на «иные явные признаки» из параграфа восемь. Разбирательство закончилось за три минуты.

Когда Эрик освоил все правила ареста, пребывание под замком стало для него приятным времяпрепровождением. Ему разрешались учебники и Библия, необходимые письменные принадлежности, и этого само по себе хватало, чтобы заполнить время. Но с помощью фантазии и кое-кого из учителей удавалось прилично расширить перечень книг, однозначно имеющих отношение к школьным дисциплинам. «Вторую мировую войну» Черчилля в двенадцати томах он получил с помощью справки от учителя истории. Не ограничивались произведения шведских писателей в твёрдом переплёте. Иностранные сочинители в основном запрещались, как и тексты с порнографическим уклоном. Однако были исключения: норвежцы вроде Ибсена или Хамсуна или финны, хотя с определёнными сомнениями в случае Вяйно Линна (здесь возникал вопрос о его близости к коммунистам). Свободным был доступ к так называемой христианской литературе, под которой понимались любые религиозные трактаты, даже дзен-буддизм.

В связи с уроками английского языка он мог читать труды известных писателей в оригинале, однако с письменного разрешения преподавателя. В такой список попал Грэм Грин, а также нудный и трудный для понимания Шекспир (главным образом, для того, чтобы подразнить дежурного члена совета), и вдобавок все известные мастера слова за исключением одного, отвергнутого по причине гомосексуализма.

К литературе по биологии также приравнивались некоторые путевые заметки из путешествий по Южной Америке и Новой Гвинее при условии, что их авторы были шведами.

Короче говоря, пребывание под арестом превращалось в один растянутый праздник чтения.

Эрик составил для себя некую схему. Первые часы он отводил на сон, как и все другие, то есть спал с шести до десяти. Время от времени его, естественно, будил дежурный член совета, угрожая, в конце концов всё более устало, дополнительным наказанием за сон под арестом.

Далее вплоть до обеда он занимался математикой и предметами, где его успехи оставляли желать лучшего. Остаток дня уходил на чтение для удовольствия. А вечера на плавание — перед тем как идти спать.

Настроение вокруг него изменилось, по крайней мере, в его собственном понимании. Потому что после случая с вызовом в квадрат префекта и вице-префекта он получал раз за разом возможность поиздеваться над этими двумя членами совета, когда они проходили через школьный двор.

«Привет, командиры, пошли в квадрат, разомнёмся!» — поддразнивал он, хохоча, обнажая свои всё ещё не понёсшие потерь зубы. Одноклассники не без сочувствия ухмылялись.

Учителя, в свою очередь, отмечая его усердие и успехи, не упускали случая дружественно поострить насчет пользы заточения а также идеи, что, пожалуй, стоило бы запереть весь класс на выходные, чтобы добиться хоть какого-то результата. И они же при первой возможности вставали на сторону Эрика, когда дело касалось конфликтов с советом по вопросу, что должно считаться учебниками или книгами, однозначно «имеющими отношение», а что следует отнести к «развлекаловке». В конце концов получилось, что не подходят лишь порнографические издания и английский классик-гомосексуалист. Дежурный член совета даже перестал обыскивать толстую сумку Эрика, прежде чем тому предстояло отправляться под арест.

Это начало напоминать маленькую трещину в системе.

К тому же заметно уменьшилось количество упражнений по избиению в квадрате. Подобной ситуации не мог припомнить никто из учеников реальной школы. Казалось, это испытание вообще выпало из списка по-настоящему мужских поступков.

Но, естественно, что-то подобное всё равно случалось время от времени. Первые два раза после собственной битвы Эрик не пошёл смотреть представление. Подумал, что ему будет противно.

Но однажды в конце октября он всё-таки не удержался и смешался с публикой. Его все-таки тянуло туда как магнитом.

На этот раз Левенхойзен и ещё один его одноклассник собирались проучить худощавого паренька из реальной школы. Что он натворил, доподлинно не было известно. Судя по слухам, адресовал старшему своего стола Левенхойзену весьма дерзкую реплику. Дескать, ежели тому так хочется задраться, то мог бы и принять публичный вызов одного парня из реальной школы.

Эрик отчасти чувствовал свою вину в грядущем избиении.

Левенхойзен и его товарищ начали довольно легко, награждая с двух сторон пощечинами юного школяра, который едва пытался защищаться.